В подземном переходе было шумно — переговаривались спускающиеся в метро и поднимающиеся наверх, ворковала большая стая грязных голубей, а из двух музыкальных ларьков, как бы соревнуясь друг с другом, кто кого переорет, звучали «Белый орел» и Таня Буланова. «Танечка больше не плачет», — вспомнилась Андрею Ивановичу фраза из рекламы концерта певицы, навязчиво передававшейся по телевизору. Его взгляд привычно уперся в табло обменного пункта. Доллар — 17 рублей 06 копеек. А ведь месяца полтора-два назад он стоил какие-то шесть рублей. «Все-таки хорошо, что мы успели сделать запасы круп», — подумал Мирошкин, поднявшись на улицу. Эти несколько лишних пакетов гречки и риса, купленные в июне, Андрей Иванович теперь считал своим главным профессиональным достижением. Как это он почувствовал нечто страшное, неуклонно надвигающееся?! Вот что значит — историк! Шахтеры, в начале лета перекрывшие движение на железных дорогах, особенно его взволновали. Андрею Ивановичу показалось — страна стоит на пороге социального взрыва, хаоса. И пусть произошедшее в итоге оказалось совсем не похоже на те картины ужасов, что рисовались им перед женой, но факт остается фактом — запасы были сделаны не зря.

Они вернулись из Термополя как раз семнадцатого августа — доллар начало лихорадить, и страна следила, затаив дыхание, за его курсом: десять утра — семь с половиной рублей, двенадцать дня — уже девять рублей, через день — целых десять рублей, а в кое-каких обменниках выставили даже пятнадцать рублей. Народ бросился скупать все подряд. Сразу же закрылись магазины мебели и бытовой техники. Телевидение радостно рапортовало, что запасов мяса в Москве осталось на десять дней, масла — около того, соли — на сорок, сахара — на двадцать, муки — еще на сколько-то. Телезрителям теперь втолковывали: в Подмосковье рекордный урожай грибов, так что, в случае чего… Поддавшись общей панике, Мирошкины надумали тоже закупать продукты. Денег у них особенно не было, но решили потратить все — без остатка. На продуктовом рынке возле «Пражской» творилось безумие — давно забытые очереди, возбужденные люди, разве что не дравшиеся за еду. Большинство ларьков было вообще закрыто. Покупатели хватали заветренную «Докторскую» колбасу аж по тридцати рублей за батон вместо прежних десяти за свежую. Накупали хлеб на сухари, запасались водкой. Андрея Ивановича поразил мужик, тащивший под мышками две здоровые упаковки подсолнечного масла и выглядевший абсолютно счастливым человеком. Мирошкины поняли, что опоздали. По старым ценам уже практически ничего не было, а новые «кусались». Правда, повезло — удалось купить несколько баночек красной икры, все остальное из приобретенного — шариковые ручки, десяток банок килек в томатном соусе, горсть суповых кубиков — пришлось выбросить. Ручки не писали, кубики оказались сильно просроченными, а килькой Андрей Иванович отравился и, просидев сутки на унитазе, отправил консервы в помойное ведро — следом за кубиками и ручками. Удачей стала покупка еще через несколько дней десяти килограммов сахарного песка.

В сентябре в Москве началась эпидемия самоубийств. Открыл движение Игорь Сорин, в День знаний выпавший из окошка. Ну, с этим «Иванушкой» Андрею Ивановичу было все, в общем, понятно. Но затем в каждом номере «МК» он читал уже о людях вполне ординарных, у которых с Сориным не было ничего общего, зато их, ординарных, между собой объединяло одно — они все стали жертвами обвала рубля. И так из номера в номер: вот — старушка повесилась, 90 лет, а вот молодой парень — 25 лет, хотел жениться, но из-за кризиса свадьба накрылась, с невестой он поругался, сел в машину, вывел шланг от выхлопной трубы в салон и закрыл все окна… «У него хотя бы машина была», — подумал тогда, прочитав заметку, Андрей Иванович. Его поразила мысль: у него нет даже этого. Мирошкина все чаще охватывал страх, что жизнь пройдет мимо. Кругом столько всего — холодильники, стиральные машины, мебель. А многие по-прежнему живут, как будто не заметив изменений в технологиях, со стиральными машинами, купленными четверть века назад, старыми шторами, «застойными» цветными телевизорами… А у него-то у самого какой телевизор?! А стиральной машины и вовсе нет, приходится жене стирать на руках, а постельное белье он возит в Заболотск к родителям. И на фоне всей этой нищеты Андрея Ивановича выводили из равновесия сообщения в «Новостях» то о свадьбе дочери Кобзона, на которой резвилось около тысячи гостей, то о том, что внук Ельцина отказался учиться в МГИМО, предпочтя получать образование в Англии, то о том, как поживает фармацевтический магнат Брынцалов, то еще о ком-то «успешном». Андрею Ивановичу казалось, что все эти люди, преуспевшие в 90-х, будто запрыгнули в последний вагон отъезжающего поезда, оставив всех прочих прозябать в Богом забытом месте. А поезд, который они захватили, раньше ходил регулярно, может быть, не так быстро, но он позволял худо-бедно тащиться по жизни всем желающим. И вот теперь, угнав состав, кто-то поехал с комфортом, захватив вместо полки целый вагон и ничего не оставив тем, у кого были менее грубые манеры, кто не лез по головам остальных…

В середине сентября картина апокалипсиса перестала дополняться новыми мазками происходивших событий. Закончилось наконец бодание президента с Думой, премьером стал Примаков, доллар сбили с двадцати двух до десяти рублей, и он опять начал расти, но медленнее. Цены на продукты стабилизировались, хотя и не упали вслед за долларом. Теперь «Докторская» стоила 150 рублей за килограмм.

Летом Мирошкин получал в школе семьсот пятьдесят рублей в месяц, ему платили аспирантскую стипендию (500 рублей (!) — повышенную, спасибо Ирке) плюс полставки ассистента в Институте права и экономики (250 рублей), у Ирки зарплата лаборантки на кафедре (Андрей Иванович точно не знал, сколько получала его жена — что-то около 300 рублей) — всего с мелкими подработками выходило около двух тысяч на двоих. С осени их положение резко изменилось — зарплата Андрея Ивановича в школе, после потери статуса «молодого специалиста», упала до четырехсот пятидесяти рублей, стипендию с октября он получать перестал — закончился срок обучения в аспирантуре. И все это на фоне финансового кризиса! Они с женой, мягко говоря, не дотягивали даже до черты бедности, которая в октябре была определена в 1250 рублей на человека. А ведь оставались долги. Долги в долларах. И вот, на тебе — семнадцать рублей курс! Теперь их доход — менее шестидесяти долларов в месяц. «Да, хорошую свинью мне подложил Ароныч с разрядами. За квартиру у нас уходит рублей двести пятьдесят в месяц, проездные — сто восемь рублей, питались мы и так впроголодь — ох эти долги! — а что теперь будет — и представить страшно. Ирка, похоже, останется без зимних сапог. Кровь, что ли, пойти сдать, говорят, сто семьдесят рублей плюс пятьдесят — на обед? Но это один раз в два месяца. Не выход», — размышляя таким образом Андрей Иванович свернул в Старосадский переулок.

Вдалеке показалось кирпичное здание Исторической библиотеки. Выкрашенный в желтый цвет фасад давно требовал ремонта, но деньги у государства нашлись только на то, чтобы подправить пролет лестницы на третьем этаже — здесь весной обвалился потолок. Андрей Иванович тогда радовался, что он как аспирант занимается на втором — в научном зале. Потолок, правда, подлатали быстро, но главным изменением, произошедшим в библиотеке в ходе ремонта, было исчезновение огромных портретов Маркса и Ленина, дотоле висевших на лестнице и в читальном зале для студентов. Из открытого доступа в общем зале исчезло и пылившееся там «По-Са-Си» Ленина. Произошедшее таким образом «захоронение вождя» не помогло — библиотека едва выживала, ходили разговоры о введении платы за посещение, постоянные читатели нервничали. Попытка установить символическую оплату за пользование гардеробом и камерой хранения сразу вызвала гневную реакцию завсегдатаев — кто-то сообщил налоговикам, что «Историчка» получает необлагаемые налогами доходы. Раздеваться вновь можно было бесплатно, но начались перебои в работе раздевалки. Теперь читателей обслуживал только гардероб, камера хранения периодически закрывалась, и гардеробщица начинала выполнять еще и эту функцию. Работавшая здесь бабушка быстро выбивалась из сил, увольнялась, как раз тогда, когда находился сотрудник в камеру хранения. Его (новую бабушку) ставили сразу на гардероб, и все повторялось заново. Ежемесячно «Историчка» проводила распродажу списанной литературы, и среди читателей ходили слухи, будто в категорию ненужных попадают ценнейшие фолианты, которые, правда, не выставляются для покупки в открытую. Их по символическим ценам приобретают сотрудники библиотеки, а потом, вымарав библиотечные штампы, отправляют в букинистические магазины… Да что там эти игры с распродажей списанных фондов! Библиотека неоднократно испытала на себе и откровенное воровство хранителей…