Майки кивнул, но я заметил, что его глаза были широко открыты. Судя по всему, спать ему ни капельки не хотелось.

Следующие полчаса я, Томми, Мэнди, дядя и тетя Лорна просидели в гостиной, негромко разговаривая о том о сем в надежде, что возбуждение сегодняшнего дня уляжется и Майки, который, несомненно, очень устал, заснет. Увы, когда я на цыпочках вышел в коридор и заглянул к нему в комнату, то увидел, что мальчик по-прежнему не спит.

Вернувшись в гостиную, я сказал об этом дяде, и он кивнул.

– Примем меры. – С этими словами, дядя вышел из комнаты. Скоро внизу негромко хлопнула входная дверь, и я улыбнулся.

– Куда он пошел? – спросила меня Мэнди.

– Разве ты не знала, что дядя – великий шаман и умеет вызывать дождь? – пошутил я. – Правда, маленький, локальный, но тем не менее – самый настоящий дождь!

Минуты через две мы услышали, как капли воды забарабанили по жестяной крыше и козырьку крыльца. Мерный рокот дождя нарастал, становился громче, и я подсознательно поймал себя на том, что пытаюсь уловить далекие раскаты грома.

Какое-то время спустя дядя вернулся в гостиную и сел на прежнее место. Его башмаки и джинсы ниже колен потемнели от воды.

– Что это было? – снова спросила Мэнди, глядя по очереди на каждого из нас.

Томми, которая сидела на диване, подобрав под себя ноги, улыбнулась.

– Дядя не умеет петь колыбельные, но в изобретательности ему отказать трудно.

Еще минут через пять я снова потихоньку прокрался в коридор, чтобы заглянуть в комнату Майки. Выглядел он как малыш, уснувший в коляске, после того как мамаша три часа подряд возила его по универмагу: одна нога высунулась из-под одеяла, из уголка полураскрытого рта сбегала на подушку тонкая струйка слюны. Подойдя поближе, чтобы поправить одеяло, я увидел, что мальчишка спит, крепко прижимая к себе блокнот и… коровий колокольчик.

На следующее утро Майки встал очень рано и сразу спустился в кухню, где я в одиночестве допивал кофе. Все еще полусонный, он неверной, шаркающей походкой пересек комнату и сел за стол, положив перед собой неизменный блокнот. Я придвинул к нему коробку с овсяными хлопьями «Чириоуз» и поставил глубокую тарелку. Майки насыпал в тарелку хлопьев, добавил пшеничных отрубей с изюмом и залил молоком. Поднявшись, он достал из буфета ложку, размешал и стал есть. Я продолжал молча пить кофе, но Майки это нисколько не смущало. Похоже, он и в самом деле начал ко мне привыкать.

Приближалось Рождество – мое первое Рождество, которое я встречал с дядей и тетей Лорной. Детям вообще свойственно мечтать, и я тоже мечтал – мечтал о том, что мой отец, от которого к этому времени остался только звучащий в памяти голос, появится на пороге нашего дома, как святой Николай, – с мешком подарков, доброй улыбкой, а главное – с намерением забрать меня к себе насовсем. Дядя как-то сказал, что объявления о поиске моих родителей регулярно печатались в газетах от Шарлотта до Майами, и я нисколько не сомневался, что одна такая газета наверняка попала в руки моему отцу и теперь он непременно за мной приедет. Я просто знал, что иначе и быть не может. Мой отец на то и отец, чтобы разыскивать меня денно и нощно.

В рождественский сочельник, незадолго до ужина, в дверь действительно постучали. Я в это время был в кухне: стоя на стуле, я помогал тете Лорне резать морковь и сладкий картофель для праздничного ужина. Услышав, что кто-то стучит в дверь, я мигом соскочил со стула и молнией метнулся ко входу, по дороге едва не сбив с ног дядю, который тоже шел открывать. Рывком распахнув дверь, я увидел на пороге какую-то довольно пожилую женщину, которая, держа в руках картонную папку, как-то неестественно улыбалась. На груди у нее висели очки на цепочке.

Открыв сетчатую дверь, я попытался заглянуть женщине за спину.

– Где он?!

На ее лице отразилось замешательство. Слегка наклонившись, женщина протянула руку, словно хотела обменяться со мной рукопожатием.

– Здравствуй, мальчик… Ты, наверное, Чейз?

– Где он?! – повторил я. – Он прячется? – Выбежав на ступеньки крыльца, я поднес к губам сложенные рупором руки и закричал что было силы: —Па-а-па!!!

Никто не откликнулся, и я закричал еще громче:

– Па-а-а-па! Я здесь!!!

– Мистер Макфарленд дома?

– Я – Уильям Макфарленд, – представился дядя, появляясь на пороге.

– Здравствуйте. Я приехала…

Чтó говорила женщина дальше, я не слышал. Сбежав с крыльца, я помчался за дом в поисках отцовского грузовика, потому что твердо знал: папа не может приехать за мной в долбаном желтом «Бьюике»!

Когда я вернулся к крыльцу и поднялся на верхнюю ступеньку, чтобы лучше видеть подъездную дорожку, дядя и незнакомая женщина все еще разговаривали. Я расслышал слова «истечение срока», но тогда меня нисколько не заинтересовало, что и куда будет «истекать». Минут через пять дядя и гостья попрощались. Женщина уселась в свою желтую подводную лодку, захлопнула дверцу и уехала, а дядя опустился на крыльцо и похлопал ладонью по доскам рядом с собой – мол, садись сюда.

Только опустившись на ступеньки, я заметил картонную папку, которую оставила женщина. Она лежала между нами, и на мгновение мне показалось, что от нее исходит некая неясная угроза.

– Вот что, Чейз, – начал дядя, кладя руку мне на плечо. – Помнишь, я рассказывал тебе о газетных объявлениях?

– Да, сэр. – Я, насколько мог, вытянул шею, чтобы перила не мешали мне наблюдать за подъездной дорожкой.

– В общем… – Дядя почесал в затылке. – В общем, если в течение определенного времени на них никто не откликнется, тогда… тогда твоими родителями становится, гм-м… государство. Власти штата, если точнее.

– Как же так?! Ведь это…

– Ну, с формальной точки зрения это означает…

Но я знал, чтó это означает со всех точек зрения, и не хотел слышать никаких объяснений. Сорвавшись с места, я сбежал с крыльца, перемахнул через пастбищную ограду и помчался к шоссе напрямик. Добравшись до другой стороны пастбища, я уселся на верхнюю перекладину изгороди и, поворачиваясь из стороны в сторону, точно флюгер, стал смотреть то на запад, то на восток, но вечернее шоссе было пустынным, к тому же с наступлением темноты стало холодать. Этот холод с легкостью проникал под мои домашние одежки, превращая стекавшие по спине струйки пота в сосульки и стискивая мое сердце ледяными пальцами.

Минут через пятнадцать из темноты появился дядя. Подойдя ко мне, он облокотился на перекладину изгороди и тоже стал смотреть на шоссе. Он что-то держал в руках. Присмотревшись, я увидел, что это – обычная стеклянная банка с крышкой, в которой было пробито несколько отверстий. Дядя долго стоял, вертя банку в руках. Внутри ее вспыхивал огонек – это был светляк, который то почти совсем потухал, то разгорался вновь. Жук зажигал свой фонарик каждые пять или шесть секунд, и я невольно засмотрелся на этот живой огонь. Наконец дядя сказал: