– Или они молчат об этом, потому что тема слишком острая, – предположил ван Нистельрой.

– Слишком острая? – повторила Сабина. – Сегодня пресса, как коршун, набрасывается на любой скандал, связанный с насилием в церкви. Для них это настоящая находка. По какой причине они отказались бы от такой темы?

– Предполагаю… – сказал Снейдер, – что в этом случае, несмотря на всю проделанную работу, мы стоим еще в самом начале и видим лишь вершину айсберга.

Возможно, он был прав, и речь шла о чем-то гораздо более масштабном, чем они думали.

– Вы сумели вычислить возможных жертв следующих трех дней? – сменила тему Сабина.

Снейдер покачал головой.

– Я нарисовал диаграммы со всеми известными нам фактами и вместе с нашими программистами выстроил в «Дедале» все возможные связи. Но в нашу схему не вписывается ни один пропавший без вести человек.

«Дедалом» называлась сложная система баз данных БКА, которая предоставляла доступ ко всем европейским архивам и данным и не случайно получила имя создателя лабиринта из древнегреческой мифологии.

– Тогда или жертв больше не будет – или монахиня умнее нас.

– Не думаю, что она умнее. – Ван Нистельрой покачал головой. – Здесь собрались одни из самых лучших умов БКА. Эта женщина не может превосходить нас интеллектом. Вероятно, мы пока ничего не нашли, потому что дело развивается в направлении, о котором мы даже не догадываемся.

Айсберг Снейдера. У Сабины по коже побежали мурашки – кажется, все они здесь догадывались: их ждет нечто большее.

– Развивается в каком направлении? – спросила Тина.

– Давайте резюмировать. – Снейдер снова взял слово, нагнулся вперед и уперся локтями в колени. – Вальтер Граймс, садовник в монастыре, через тыльный вход проводил клиентов отца Януса в парник и получал за это деньги. Умственно и физически отсталые женщины интерната, а также некоторые послушницы и монахини на протяжении многих лет подвергались сексуальному насилию. Видимо, они не могли сбежать или на них оказывалось такое давление, что они все это терпели. Некоторые беременели, и Вивиана Кронер принимала роды, а детей через год хоронили в розарии за лесной часовней.

По воспаленным глазам Снейдера Сабина догыдывалась, что прошлой ночью он совсем не спал.

– Во-первых, – Снейдер поднял указательный палец, – почему так много детей? Семьдесят четыре! Такое количество родов не сходится с числом женщин детородного возраста, даже если предположить, что каждая из них забеременела несколько раз, а у некоторых родились близнецы.

А если подсчеты все-таки сойдутся, женщин держали в этих стенах, как машин для деторождения, – подумала Сабина, и внутри у нее все перевернулось.

– Во-вторых, – продолжал Снейдер, – почему эти дети доживали только до года? В-третьих: где они находились до своей смерти?

– В монастыре? – предположила Тина.

Сабина помотала головой.

– Сотрудники ЛКА Линца уже с раннего утра допрашивают монахинь в Бруггтале. Стена молчания наконец-то пала. Как мы теперь знаем, младенцев у них забирали сразу после рождения. И дети в монастыре никогда не жили.

– Есть предположения, куда увозили детей? – спросила Сабина.

Снейдер покачал головой.

Они помолчали.

– Четвертый, и последний вопрос, – наконец подал голос Снейдер. – В татуировках Магдалены Энгельман нет подсказки номер пять. Они продолжаются с шестой по седьмую и заканчиваются римской X. Почему так?

Никто из них не знал ответа.

Снейдер поднялся.

– Пойдемте в комнату для допросов и постараемся это выяснить.

– Почему она должна рассказать нам что-то именно сегодня? – спросила Сабина.

Снейдер загадочно улыбнулся.

– Потому что ван Нистельрой и я выдвинем ей ультиматум.

Сабина вслед за Снейдером вошла в комнату для допросов. Они не стали садиться, а встали перед столом, за которым сидела монахиня. Постельное белье на матрасе в углу выглядело нетронутым.

Магдалена Энгельман устало подняла голову. Ее глаза запали, казалось, что она, как и Снейдер, тоже не спала. Вероятно, всю ночь она неподвижно просидела за столом, погрузившись в долгую молитву.

– Который час? – спросила женщина.

Снейдер ей не ответил.

– Что вы уже выяснили?

Он по-прежнему молча ее рассматривал.

Между тем начался уже пятый день ее изоляции, и Сабина могла наблюдать, как монахиня менялась внешне с каждым днем. Она мало ела и пила, не выходила ни на свежий воздух, ни на солнце, у нее было немного пространства для движения, круглосуточно работал кондиционер, ее снимали камеры, а посторонние люди следили за ней через зеркало. В таких условиях ощущение времени теряется, и, вероятно, она даже не знала, утро сейчас или вечер.

Но по сути Магдалена Энгельман приняла такое обращение без особого сопротивления. Четки и ее вера в Бога, очевидно, давали ей силы пережить эти семь дней.

С медитативным спокойствием перебирая пальцами бусины четок, Магдалена повторила свой последний вопрос.

– Quid pro quo, – сказал Снейдер. – Вы даете мне подсказку о предстоящих жертвах с пятого по седьмой номер, а я говорю вам, что мы выяснили.

Она слегка покачала головой.

– Вы знаете мои условия. Сколько еще людей должно умереть, прежде чем вы поймете? – Она сделала глубокий вдох. – Устройте мне пресс-конференцию, давайте обратимся к общественности со всем, что выяснили, а потом я сообщу вам остальное, чего вы еще не знаете.

Сабину пробрала холодная неприятная дрожь. И чем это обернется?

– Вы знаете, что этого не произойдет. БКА не позволит себя шантажировать, – холодно парировал Снейдер и взглянул на свои наручные часы. – Это будет мой последний разговор с вами, я ставлю вам ультиматум.

– А именно? – спросила она. – Устроите мне еще более жесткое одиночное заключение, если я не заговорю?

Снейдер махнул рукой, словно понимая, что это бессмысленно.

– Я передаю дело. Вот так просто. Не Сабине Немез или ее равносильной коллеге, а молодому комиссару-стажеру, только что выпустившемуся из академии, которого обучал даже не я и который получит свое первое дело.

Сабина внутренне вздрогнула. Он не осмелится! Однако выражение его лица говорило о другом.

Но монахиня оставалась непреклонной.

– Вы знаете мой ответ, – сказала она и снова принялась перебирать четки.

Снейдер фиксировал ее взглядом как минимум минуту, в течение которой никто ничего не говорил. Они мерились силами – у кого крепче психика. Сабина едва осмеливалась дышать.