— А ему какое дело? — рыкнула Баська. — Это его наследство или мое? Пусть отказывается от собственного!

— Ему не от чего было отказываться. Ты вот сюда посмотри. — Я постучала ногтем по карте. — Вот эти закаляки, которые он везде вставлял, имели разное значение, это все, что я смогла из него выдавить. Но я нашла твой охотничий домик и подъезд к нему — вовсе не через мой бурелом, а кружным путем. Вот тут мой атлас с буреломом, присмотрись, а тут кусок его штабной карты, сравни. У меня столетний ствол над водой, а у него домик среди леса.

— Вот это маленькое рогатенькое?

— Все правильно, так он отмечал строения, заслуживающие внимания. И при этом таинственно бормотал, что он знает, а никто больше не знает, а знания — это власть. Он пытался дать мне понять, что речь идет о секретных немецких документах, только я ему не поверила ни на грош.

— Насколько я его помню, ты и так необыкновенно много из него выдоила.

— Но ведь с какими усилиями!.. Я ехала через бурелом, устроила скандал на четыре конфорки, потому что выезжать мне пришлось задом, а боком моя колымага съезжала в воду. Я чудом не утопила машину! Потому что людям табель там точно не грозила бы.

— Там должны были быть пиявки-рекордсменки, — с омерзением заметила Баська.

— Естественно, были. Они тоже участвовали в представлении, потому что я себе вообразила, как они на меня нападают. Но тут я побила собственные рекорды: никогда больше я не вытянула из него столько сведений. Остальное может означать все, что угодно, я сейчас опираюсь только на полунамеки и загадки, он мне их подсовывал и требовал, чтобы я их разгадывала, а я — фигушки.

— Почему?

— Надо было видеть его триумф, когда я ошибалась. А у меня дурной характер, я взбунтовалась: да пусть он повесится на своем триумфе! Вот и осталась у меня от того времени жажда информации, а во-вторых — какие-то такие неясные подозрения. Наверняка он что-то знал!

Баська страшно рассердилась.

— Все что-то знают, но я — меньше всех! Погоди, склепы и гробницы. Про три я точно знаю, это ведь строения, правильно? Давай посмотрим, есть ли они на картах.

Мы обе умели читать какие угодно карты.

Местоположение захоронений Баська знала, нам удалось найти все три, а на них — каракули Бартоша.

— Мои подозрения еще сильнее твоих, — мрачно заявила она. — На черта ему сдалось мое наследство от предков?

— Тайна, — не колеблясь, ответила я. — Он обожал всяческие тайны, жаден был на них до невероятия. Чтобы иметь их для себя. А к этому прекрасно подходит очаровашечка Зельмусь — как я понимаю, твой несостоявшийся жених.

Баська вздрогнула так, что пролила чай на штабную карту Бартоша. Она вытерла его рукавом.

— И что Зельмусь? — подозрительно спросила она.

Я похлопала по картам.

— Это все старое, полувековой давности, посмотри. Некоторые вообще довоенные. Эти карты у него давно, он знал Зельмуся.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Наверное, слышала краем уха, когда разговаривала с Феликсом. Мне Феликс нравится, я его специально не избегала, только около него всегда было слишком много Паулины. И Леокадии. Может, это он что-то сказал? Не знаю, не помню, у меня в памяти осталось только то, что Бартош знал этого мерзкого засранца. А! Так ведь сам Бартош когда-то проклинал своего ученика, и я сделала вывод, что Зельмусь и есть этот мерзкий засранец. И ты сама тут вычитала, что это тетя Рыся напакостила.

— И что?

— Так, может, это для Зельмуся Бартош собирал сведения о твоем наследстве?

Баська помолчала. Потом резко встала из-за стола.

— Обо всем об этом должен знать Феликс, так у меня получается. Я к нему еду — и обязательно с тростью, чтоб жалобнее вышло! Ты меня подбросишь? Я позвоню Патрику, пусть потом меня оттуда заберет. У тебя, кажется, какая-то деловая встреча?

— Ну да, — с сожалением призналась я. — Через полчаса люди с садовыми кустиками будут стоять возле моего дома. Но подвезти тебя я могу. Позвони, если что не так пойдет.

И, как последняя дурища, озабоченно добавила:

— Чтоб только черти этого Зельмуся не принесли!

Наконец мне удалось что-то сказать в недобрый час…

* * *

Пани Рыкса Ключник, она же тетя Рыся, размеренным шагом приближающаяся к сотне, сохранила примерно треть своей прежней физической формы и гораздо больше умственных способностей. Упадок физических сил встревожил ее неплохие умственные способности, и способности решили действовать.

— Сыночек, — сурово сказала пани Рыкса своему единственному сокровищу примерно за неделю до того, как раскололась на допросе пани Хавчик. — Я бы хотела дожить до конца.

— Мамуля, до конца вы, без сомнения, доживете, — торжественно заверил ее Зельмусь.

Мамуля проявила легкое нетерпение.

— Да не этого! Такого, пораньше… чтоб блестел! Понимаешь? Таково сверкающего!

Зельмусь минутку подумал. Он как раз нанес мамуле свой ежедневный визит. Поскольку апартаменты пани Ключник в это время обычно подвергались очень тщательной уборке, оба они сидели на застекленной веранде изысканного дома престарелых: Зельмусь в плетеном кресле, мамуля на инвалидной коляске, окутанная одеялами, а под рукой у нее стоял маленький столик с исключительно полезными напитками: ромашкой, зверобоем, мятой, овощными соками и тому подобными творениями природы. Кроме них, на веранде не было никого, подслушивать разговор было некому.

Пани Рыкса продолжила свою мысль, прежде чем ее отгадал сыночек:

— Мы давно знаем, что из этой Росчишевской ничего не выйдет, это я сердцем матери чувствую. Даже если бы ты сейчас развелся. Ей ровно через девять месяцев исполнится тридцать пять, я высчитала. Хочет быть бездетной старой девой — пусть ее. Она назло всем это делает: и сам не ам, и другому не дам. Ей ничего не достанется, а за ней в очереди стоишь ты, и ты должен заявить свои права, потому что я хочу увидеть все это собственными глазами.

— А вы считаете, мама, что это добро блестит и сверкает? — поинтересовался Зельмусь, уже понимая, куда клонит матушка.

— Я это знаю. Один раз видела. Я еще девочкой была и подсмотрела, прадедушка это в руках держал, а меня сразу же вывели из комнаты. Но я видела.

Она замолчала и задумалась, а для Зельмуся сразу все вокруг засверкало и засияло.

— Золото? — жадно спросил он.

Мамуля пожала плечами, протянула руку за стаканчиком и выпила отвар ромашки с мятой. Рука дрожала, и немного жидкости пролилось на одеяло.

— Какое там золото! Бриллианты. Сейчас я вспоминаю и твердо уверена, что это были бриллианты. Золото не так сверкает.

Зельмусь выпил мамин овощной сок, не пролив ни капли.