и помимо ежедневных обязанностей мне часто приходилось проводить экстренную госпитализацию. То утро не было исключением, и когда прозвучало сообщение о том, что в больницу везут мужчину в возрасте около семидесяти лет с остановкой сердца, я направилась прямиком в реанимационную палату. Остальная часть реанимационной бригады уже собралась, и мы стояли и ждали, а часы на стене отсчитывали драгоценные минуты.

Затем в двери ворвалась бригада «Скорой помощи», и все пришли в движение. На носилках лежал мужчина с седыми волосами и длинной седой бородой. На мой взгляд он выглядел как сам Отец Время, фигура прямо из книжки с картинками. Узнав, что смерть застала его за стрижкой газона, я только укрепилась в своем впечатлении. Должно быть, он лежал на свежескошенной траве, потому что ее мелкими обрезками были покрыты его куртка, брюки и резиновые сапоги. Когда его перенесли с носилок на тележку, часть травы упала на пол, а затем, когда с его тела срезали одежду, ее упало еще больше. Запах скошенной травы наполнял воздух, пока мы сосредоточились на строгой и четко выверенной последовательности действий по реанимации.

Позже, когда администратор пошел поговорить с женой этого человека, я мельком увидела, какая она маленькая и хрупкая; рядом с ней стоял кто-то помоложе – возможно, дочь. Может быть, пока он был в саду, она была в доме и готовила им обед? Возможно, для них это был обычный день, и ничто не предвещало скорого и жестокого расставания.

Когда в тот день мелкие обрезки травы рассыпались по белой, стерильной комнате, мне показалось, что перед нашими глазами развернулись две версии смерти. С высокотехнологичными экранами и пищащими аппаратами мы находились в пространстве, оборудованном для борьбы с силами, которые уничтожают жизнь, где тело воспринималось как неисправная машина. Но в конечном счете мы все возвращаемся в землю, и зеленые травинки подтверждали безусловную естественность этого факта.

Мы отделили себя от природы до такой степени, что забыли, что являемся частью огромного и живого континуума, что атомы в наших телах происходят из продуктов земли и что со временем они вернутся в цепочку жизни. Эта связность между нами и миром природы проявляется не только в смерти, ибо даже когда мы живем своей повседневной жизнью, обновляющаяся на нас кожа превращается в пыль, а выделяемый нами углекислый газ способствует росту растений. Хотя мы живем в век технологий и прячемся за своими машинами, трудности с усвоением такого понимания свойственны не только нашему времени. Осознание естественности смерти не приходит к нам интуитивно и, вероятно, никогда не приходило. Просто мы нашли более сильные и изощренные способы дистанцироваться от этого.

То, что мы и таким образом являемся частью природы, показалось глубоко шокирующим Зигмунду Фрейду, когда он впервые столкнулся с подобной идеей. Ему было всего шесть лет, и его мать только что объяснила ему, что все мы сделаны из земли и должны будем в нее вернуться. Он решительно отказывался ей верить. Пытаясь убедить его, она потерла ладони друг о друга, как делала, когда готовила клецки, только в этом случае она терла кожу о кожу. Фрейд описал, как мать затем показала ему «сероватые чешуйки эпидермиса, образовавшиеся в результате трения, как доказательство того, что мы сделаны из земли». Ее действия возымели желаемый эффект: «Мое потрясение от этой демонстрации в подтверждение зловещего пророчества не знало границ, и я безропотно смирился с этим утверждением, которое лишь впоследствии облеклось в слова: ”Du bist der Natur einen Tod schuldig“, а именно: ”Природе ты обязан смертью“».

Четырьмя годами ранее, когда Фрейду едва исполнилось два года, умер его младший брат Джулиус. Периодически, на протяжении всей своей жизни, Фрейд страдал от приступов того, что он называл “Todesangst”[261], или страха смерти, и он понимал, насколько это чувство ужаса связано с инстинктом «убивать или быть убитым». Он заметил, что среди племен охотников и собирателей смерть не обязательно признается естественным процессом[262], ее зачастую приписывают действию врага или злого духа.

Он также обращал внимание на то, что в глубине души мы все верим, что бессмертны, поскольку наша собственная смерть не может быть представлена в бессознательном. Он утверждал, что логическое утверждение «все люди должны умереть» является бессмысленным применительно к нам самим, ибо даже когда мы воображаем себя мертвыми, мы все равно присутствуем как зрители. Недавние исследования, проведенные в Университете Бар-Илан в Израиле[263], показали этот эффект в действии.

В ходе серии исследований ученые заметили, что прогнозирующая система мозга демонстрирует тенденцию классифицировать смерть как нечто такое, что происходит с другими людьми, а не с нами. Хотя сопротивление идее о том, что смерть напрямую связана с нами, может защитить нас от непреодолимой тревоги, это значит, что большую часть времени мы живем в отрицании собственной смертности.

Мы можем либо игнорировать смерть, либо жить в страхе перед ней – нечто среднее придумать сложно. Если мы слишком много думаем о смерти, это мешает нам жить, однако если мы совершенно не думаем о смерти, мы опасно не подготовлены.

Люди всегда пытались рационализировать происхождение человека и его кончину. Возьмем многочисленные мифы о том, как из глины и земли был создан человек. В древнегреческой мифологии Прометей создал первых людей из земли и воды, а Афина вдохнула в них жизнь, Библия повествует о сотворении Богом Адама из праха земного. Эти повествования – нечто большее, чем просто рассказы о заселении мира; они несут в себе послание, которое пыталась донести мать Фрейда, – напоминание о том, что, как бы мы ни отличались от глины и растительной жизни, мы сделаны из природного материала и должны вернуться туда, откуда пришли.

Такое понимание смерти прослеживается вплоть до начала земледелия в доисторические времена. Археолог Тимоти Тейлор утверждает, что садоводство принесло с собой не только другой образ жизни, но и новый набор символов: «Именно тогда земля впервые стала восприниматься как Мать-Земля, представляющая собой утробу, в которую погребают мертвых подобно семенам, ожидающим новой весны»[264]. В своей книге «Погребенная душа» (“The Buried Soul”) Тейлор, в частности, связывает возникновение верований о загробной жизни с наблюдениями за прорастанием семян: «Сухое семя, помещенное в землю, не возродилось бы без сил, или «богов», солнца и дождя, проявляющих себя в надлежащей мере. Точно так же и для возрождения мертвых требовалось одобрение богов». Другими словами, прорастание семян и появление растений из них, возможно, послужило толчком для развития идей возможности воскрешения и возрождения.

Метафору прорастания семени