в часть их отношения какое-то время оставались прежними. Возможно даже, что она вышла бы за Бориса Анатольевича, но случайность помешала этому.

У них совпали отпуска (вряд ли это было случайностью!), и Борис Анатольевич неожиданно предложил отдохнуть на теплоходе. Не на туристском, а просто так, купить билеты и плыть куда-нибудь. Предложение понравилось Наталье, и она согласилась...

* * *

У них была маленькая двухместная каюта, где едва-едва можно было повернуться, но очень уютная, чистенькая, с веселой цветной занавеской на окне, которое смотрелось на третью, верхнюю палубу. И это, пожалуй, было единственное неудобство: по палубе мимо окна целыми днями прогуливались пассажиры, наслаждаясь чистым воздухом и красивыми пейзажами.

Все на теплоходе считали Наталью и Бориса Анатольевича мужем и женой, и это, в сущности, было недалеко от истины. Здесь они впервые сблизились. Он оказался нормальным мужиком, и оттого Наталья вдруг разочаровалась в нем окончательно, потеряла к нему всякий интерес, который сама же и придумала и поддерживала, взяв однажды в голову, что он человек необычный, не как все другие мужчины. А необычна была разве что его профессия. Да и то для Натальи. Она уже просто не могла слышать рассказы о переломах преимущественно нижних челюстей, а ничего другого, кажется, Борис Анатольевич не знал или не хотел знать. Его не занимали ни люди, ни замечательной красоты пейзажи, мимо которых проплывали, ни древности...

— Смотри, смотри, — толкала его Наталья, — какая прелестная церквушка, верно?.. А стоит-то, стоит, словно в зеркало, в воду смотрится. Прелесть какая!

— Очень мило, — соглашался он, и она понимала, что ему глубоко безразлична эта красота.

Наталья еще не оттолкнула совсем его, не прогнала. Временами ей была приятна его горячая мужская ласка, в ласках она как бы забывалась, но все-таки и знала уже, что не выйдет за него замуж, потому что с ним можно умереть от скуки и дикого однообразия. Борис Анатольевич то ли угадал ее состояние, то ли решил, что пришла пора объясниться, и однажды, когда они собирались к завтраку, сказал, что они должны расписаться. Наталья причесывалась и видела в зеркале его лицо. Было оно: спокойным и бесстрастным. Скорее всего, он думал о чем-то другом.

— Почему ты говоришь об этом именно теперь? — спросила она.

— Но, Наташенька, это же очевидно!

— Понимаю, понимаю... Положение обязывает, так? — Она усмехнулась, выронила заколку, которую держала в зубах, и долго шарила на полу, покуда не отыскала ее.

— И положение тоже, — сказал Борис Анатольевич, терпеливо дождавшись, когда Наталья выпрямится. — Но главное, Наташенька, что я люблю тебя.

— Что же сначала: положение, которое обязывает, или любовь?

— Не надо придираться к словам. Разумеется, прежде всего любовь. Я давно люблю...

— Прекрасно! А я-то думала, что ты не способен любить ничего и никого, кроме сломанных челюстей. Значит, ошибалась.

— Вот видишь! — сказал он вдохновенно и обнял ее.

— Ты мешаешь, — отстранилась она. — Я занята делом.

— Прости.

— Я не совсем понимаю, почему, если обнаружилась любовь, непременно нужно бежать в загс?.. Разве нельзя любить, не имея в паспорте соответствующего разрешения, заверенного печатью?

— Ты шутишь?

— Отнюдь, — сказала она.

— Тогда я ничего не понимаю!

— Еще не все потеряно, когда-нибудь поймешь.

Борис Анатольевич снял очки и стал протирать их, а поскольку был он без пиджака, то делал это концом галстука. Наталья засмеялась и ласково потрепала его волосы.

— Ведь мы с тобой, — бормотал он растерянно, — в некотором роде являемся мужем и женой....

Что-то жалкое, требующее участия, было сейчас в его глазах, и Наталья почувствовала раздражение. Она не была грубой по натуре, не была и циничной, только излишне, быть может, прямолинейной, но не терпела, когда люди, особенно же мужчины, выглядят жалкими, затравленными.

— Если ты будешь жениться на каждой бабе, — сказала она презрительно, — с которой удастся переспать, тебя надолго не хватит.

— Наташа!

— И потом... На кого ты оставишь поломанные челюсти и выбитые зубы?

— Не надо, я прошу тебя! — взмолился Борис Анатольевич.

— Прости. И давай не возвращаться к этому разговору. Всему свое время. Мы с тобой в отпуске, совершаем замечательное путешествие и пока оставим все, как оно есть. Так лучше.

В тот день они почти не были вместе, а за ужином Наталья задержалась в ресторане, и к ней, когда она осталась за столиком одна, подсел мужчина. Был он бородатым, отчего возраст его казался неопределенным, ехал в полном одиночестве от самого Ленинграда и вызывал поэтому живейший интерес у всех пассажиров теплохода.

Наталья тоже давно приметила его.

— Не помешаю? — спросил он.

— Не помешаете.

— Почему вы сегодня без супруга?

— Вас это не устраивает?

— Да как сказать... — Он почесал бороду. — Позвольте: спросить: вы куда путешествуете — в Чернигов или из Чернигова?

— А вы не слишком много задаете вопросов незнакомой женщине?

— В таком случае, давайте познакомимся: меня зовут Петр, а вас, если не ошибаюсь, Наташа?

— Не ошибаетесь. Путешествую я скорее в Чернигов, чем из Чернигова. А вы?

— Я возвращаюсь домой с лесозаготовок. Каждое лето занимаюсь этим отхожим промыслом.

— И много зарабатываете? — Наталья понимала, что он треплется.

— Когда как. В этот раз маловато вышло.

— Жаль, — сказала она.

— Увы! — Он развел руками. — Но вы все-таки не сказали, куда плывете на этом корыте...

— В никуда, — ответила Наталья.

— Отлично! И как вам это удается, путешествовать в никуда, когда вокруг все целеустремленные, знающие, зачем и куда они двигаются?

— О, совсем просто, — сказала она. — Прихожу на вокзал или на пристань, смотрю в расписание и, ткнув пальцем наобум, покупаю билет.

— А если пальцем не дотянуться?

Они рассмеялись оба. Петр признался, что он художник. Наталья постеснялась признаться, что тоже «балуется», но с удовольствием слушала рассказы о местах, где они плыли, а в особенности ее заинтересовал город Белореченск. Утром следующего дня там должна была быть трехчасовая стоянка,