Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слушая Аркадия Петровича, Наталья как бы наперед знала едва ли не все, о чем он станет рассказывать дальше, потому что все рассказы влюбленных преданно в свои города и веси людей похожи, как похожи и сами провинциальные города, а отчасти и люди, живущие в них. Неспешная, с устоявшимся бытом и укладом жизнь делает людей неторопливыми, рассудительными...
Аркадий Петрович был симпатичен Наталье. Он нравился ей своею невзрослой непосредственностью, восторженностью и умением, а главное — желанием в обыденном, примелькавшемся увидеть прекрасное, чего так недостает большинству людей. И лицо у него было приятное. Он не напускал на себя важность, значительность, не стыдился и своего провинциального вида: на нем был темно-синий костюм в белую полоску, какие носили лет десять назад, с подкладными плечами, с длинными узкими лацканами, белая — не первой свежести — рубашка и засаленный, плохо повязанный галстук. Однако все это замечалось, когда присмотришься внимательно и пристрастно.
— Вы не пожалеете, что поехали к нам, Наталья Михайловна.
— Надеюсь.
— Перекусить не желаете?
— Не хочется, спасибо.
— Ну, подремлите немного. Устали?
— Нет.
— Знаю, знаю! — Он засмеялся. — Старики народ болтливый, несдержанный на язык, им все кажется, что у них есть что сообщить людям... А информация, увы, зачастую бывает безнадежно устаревшей! Спите, я пойду покурю.
— Курите здесь, — сказала Наталья. По правде говоря, она тоже с удовольствием закурила бы.
— Нет, нет, что вы!
Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Наталья прислонилась к стенке и задремала.
Ей снились огромные стада пестрых коров, которые жевали траву, росшую прямо из воды, а в воде сновали взад-вперед большие рыбины. Еще снился дед. Он сидел в палисаднике, среди ярко цветущих георгинов, а возле его ног лежал, высунув язык, Жулик.
Ее разбудил Аркадий Петрович.
— Пора собираться, — виновато сказал он. — Вы очень сладко спали, жаль было тревожить.
У него были добрые, ласковые глаза. А вот бровей, только сейчас заметила Наталья, не было вовсе. Вместо них красные припухшие полосы, похожие на шрамы. Но это ничуть не портило, не уродовало его лица, не вызывало неприязни.
— Вы твердо решили в гостиницу? — спросил он.
— Да.
— Дело хозяйское. А в чем-то вы и правы. — неловко молодой красивой женщине останавливаться на ночлег у одинокого мужчины... Вы на всякий случай записали бы мой адрес. Мало ли что...
— Я непременно зайду к вам, — пообещала Наталья.
Он взял чемодан Натальи и свою сетку с сушками, она — саквояж. В тамбуре стояла сонная проводница. Она поругивала беззлобно свою нескладную работу, неудачное расписание, начальство тоже, которое нарядило ее на этот почтовый поезд, делающий остановки у каждого телеграфного столба, а заодно и пассажиров, которым не сидится дома, все едут, все едут куда-то, а куда, спрашивается, и зачем?.. Сидели бы дома...
* * *
На перроне, кроме дежурного, вышедшего встретить поезд, не было ни души. Горел одинокий фонарь, освещая вывеску над входом в вокзал: «Ст. Белореченск».
— Вот мы и дома! — сказал Аркадий Петрович, и было заметно, что он искренне, душевно рад возвращению домой. Может быть, и тому еще рад, что есть, существует на свете город Белореченск, древний и уютный, а если бы его не было, тогда людям на земле жилось бы гораздо хуже, скучнее, обыденнее, чем живется сейчас.
Под ногами хлюпало. Мелкий дождик сыпал водяной пылью, нагоняя тоску и уныние.
— Прибавим шагу, Наталья Михайловна, как бы не опоздать на автобус. Придется пешком добираться до центра.
Наталья молча шла за Аркадием Петровичем. За его спиной она чувствовала себя спокойнее и увереннее. Они пробирались вдоль дощатого забора по кирпичам, набросанным в лужи, и Аркадий Петрович ворчал на кого-то за нерадивость и нерасторопность, однако ворчал не зло, но точно извиняясь перед приезжим человеком за своих земляков и за себя тоже.
— Давненько не бывало такой осени. Вот досужие люди болтают, что погода портится от искусственных спутников и морей. А по моим наблюдениям, погода у нас не портится совсем! Средняя годовая температура и среднее выпадение осадков держатся примерно на одинаковом уровне уже более ста лет! Дело в том, что человек не живет сто лет, поэтому всякие усредненные показатели, взятые за такой период, ему недоступны.
На автобус они поспели. Он стоял посреди огромной лужи. Кондукторша дремала, обнявши руками сумку с выручкой, а шофер, навалившись грудью на баранку, мурлыкал вполголоса какую-то песенку.
— Подайте немножко назад, — попросил его Аркадий Петрович. — Здесь вода, не подойти.
Шофер подал автобус назад.
— Чокнулся, окаянная твоя душа! — закричала кондукторша, просыпаясь от резкого толчка.
— Нечего дрыхнуть на рабочем месте, — сказал шофер и засмеялся.
Аркадий Петрович помог Наталье, потом сам влез в автобус.
— Как съездилось? — спросила кондукторша и покосилась на Наталью.
— Спасибо, хорошо. А у вас сын поправился?
— Поправился, слава богу.
— А муж как?
— Все хлещет, чтоб ему!.. — Она вздохнула безнадежно. — Вчера на руках домой принесли. Хоть бы сдох где под забором, надоело.
— Водка большое зло, — сказал Аркадий Петрович.
— Уж куда больше.
— Лечиться ему надо.
— Могила его вылечит. — Она махнула рукой.
— Могила, она всех вылечит... Почему мы стоим?
— Костя просил обождать.
— Пора бы ему смениться, — проговорил Аркадий Петрович, оглядываясь. — Задерживается что-то.
— У Григория Иваныча жена сегодня родила, а он меняет Костю. Вот и задерживается.
— Тогда понятно. И кто же у Григория Ивановича родился?
— Опять дочка! — рассмеялась кондукторша. — Пятая. Невест-то будет!..
— А их и так девать некуда, — оборачиваясь, сказал шофер.
От вокзала послышались шаги. Стуча подкованными сапогами, в автобус влез милиционер.
— Привет честной
