и Петр убеждал Наталью, что непременно нужно посмотреть на этот прекрасный древний город.

— Каждый уважающий себя русский человек обязан побывать в Белореченске!

— Только русский?

— В том-то и дело, — сказал Петр, — что иностранцы смотрят, приезжают черт знает откуда, а мы мчимся в заграницы, когда под боком у нас такое!..

— Знаете, я русская и, кажется, уважаю себя. Вы бывали в Белореченске? — У нее было такое впечатление, что она уже слышала от кого-то это название, но в связи с чем и от кого — вспомнить не могла.

— Миллион раз.

— В таком случае, покажете мне город?

— С удовольствием! — пообещал Петр. — А ваш супруг?

— Он вряд ли захочет.

— А как насчет челюстей? По-моему, он выступает в тяжелом весе... — Сам Петр был невысокого роста, щуплый.

— Не волнуйтесь, — смеясь, сказала Наталья. — Его профессия ремонтировать челюсти, а не ломать. Он хирург.

— Прекрасная профессия. Я всегда завидую докторам. Нет ничего более реального и благородного, чем лечить людей. Это даже прекраснее строительства домов и разведения садов.

— Вы, кажется, еще и поэт?

— Совсем нет, — сказал Петр и покачал головой. — Живописец может выразить свое понимание действительности, свое восприятие, не заботясь, поймут ли его или нет, а если поймут, то верно ли. А поэт обязан думать о читателях. Это — высшая ступень в искусстве, мне на нее не взойти.

Пожалуй, Наталья могла бы поспорить, на этот счет у нее было иное мнение, однако спорить она не стала.

* * *

Белореченск понравился ей, очаровал. И потому, что это был старинный русский городок, как-то по-особенному красивый, тихий, прозрачный, точно на акварели, утопающий в садах, прихваченных желтизной близкой осени, и потому еще, что прежде Наталья нигде в общем-то не бывала, кроме Москвы, Ленинграда и Крыма, а Петр оказался отличным гидом. Они бродили по Белореченску около двух часов, и Наталью все время не оставляло ощущение, что раньше она много слышала об этом городе...

Она вернулась на теплоход точно одурманенная увиденным, а Борис Анатольевич — вовсе уж неожиданно — устроил ей сцену.

— Где ты была? — налетел он, едва Наталья рассталась с Петром. — Я тут передумал черт знает что!..

— Господи, — устало сказала она, — я смотрела город.

— Но ведь ты могла заблудиться и отстать от теплохода.

— Ты же знаешь, Вере, что я была не одна.

— Ну да, ты была с этим бородатым пижоном! — Он поморщился.

— А почему ты вдруг решил, что он пижон? — Наталья пожала плечами. — Он художник, очень интеллигентный человек, прекрасно знает город.

— Может быть, он и художник, а что касается интеллигентности...

— Не надо судить по первому впечатлению, Боря. Иначе сам можешь оказаться в роли подсудимого.

— Ты выставила меня на посмешище. Все считают нас мужем и женой, а ты бродишь с посторонним мужчиной...

— Знаешь ли!.. — Наталья вспыхнула. — Это мое личное дело, с кем и где бродить.

— Но я люблю, люблю тебя!

— Помолчи про любовь. А что думают о нас с тобой все, мне абсолютно безразлично. Ты прав: женщинам нравится, когда их любят, но им быстро надоедает, когда об этом твердят без конца.

— Хорошо, хорошо, — сдался Борис Анатольевич. — Обещай, что когда мы вернемся в Ленинград...

— Никто не знает, когда мы вернемся и вернемся ли вообще. Вот наткнется теплоход на подводную скалу, и утонем все. Бывает же так, верно?.. И вообще я сейчас ни о чем не хочу думать.

— Ты окончательно отказываешь мне?

— Понимай как хочешь.

— А мне казалось...

— Мне тоже часто что-то кажется, — сказала Наталья с усмешкой. — Всем кажется. Ты добрый, порядочный человек, из тебя наверняка получится крупный ученый и уютный, благопристойный глава семейства. Жена нарожает тебе детей, ты даже не будешь замечать, когда она бывает беременная... Придешь со службы, попьешь чайку с вареньем из черноплодки, в которой куча витаминов, и сядешь в собственном кабинете писать очередную очень-очень научную статью...

— Остановись, Наташа!

— А я не стала бы рожать детей, потому что не люблю возиться с ними, не стала бы варить варенье, тем более из черноплодки, которую ненавижу, и вместо того, чтобы заниматься наукой, ты бы мыл у меня посуду, чистил картошку, за которой сам и ходил бы в магазин. Теперь признайся: тебя устраивает такая перспектива на обозримое будущее?

— Меня устраиваешь ты, — потухшим голосом молвил Борис Анатольевич.

— Неправда, — сказала Наталья. — Нельзя, милый, любить человека и не любить его привычек. Устраиваю я тебя сегодня, сейчас...

— Всегда!

— Ерунда. Найдется другая женщина, которая устроит тебя еще больше. Где-то она есть, живет.

— А ты злая, — тихо проговорил Борис Анатольевич.

— Не спорю. А зачем тебе злая жена? Это самое страшное, что можно придумать, — злая женщина.

— Все равно я люблю тебя.

— Опять за свое! Нельзя, понимаешь, нельзя любить женщину больше, чем она этого хочет. Слишком обильная любовь, как и слишком обильная пища, вредна. Такая любовь, Боренька, отнимает у людей их самостоятельность, делает их безвольными, беспомощными, как щенята. А ты обязан быть волевым, сильным, иначе ничего не добьешься в жизни и в науке. Я отняла бы у тебя последнее — желание чего-то добиваться, к чему-то стремиться. Ведь ты хочешь и мечтаешь жениться на мне, чтобы я всегда была рядом, да?..

— Конечно, — сказал он.

— Ну вот. А осуществленная мечта — уже не мечта, Боря. Как и достигнутая цель перестает быть целью. Видишь, нам обоим было бы плохо: у тебя не стало бы цели, а я лишилась бы удовольствия быть твоей мечтой! И все, хватит. Страшно хочу есть, скоро ли обед?..

— Наташа, родная моя!.. — Он потянулся, чтобы обнять ее.

— Успокойся. — Она отстранилась.

— Я никогда не женюсь, если ты не выйдешь за меня!

— Женишься, Боря. Ведь ты не умеешь жить