не спросив разрешения, Снегирь разъединил поливные шланги, припал к вожделенной струе.

Напившись, ребята вздумали пройтись кругом по парку, чтобы выйти на площадь с другой стороны.

Две полные женщины неуклюже перелазили через забор, оглядываясь по сторонам.

— Из дворца драпают, — хихикнул Снегирь. — Давай-ка проследим за ними, может, это начальники в бабское нарядились.

Сергей не сдержал ухмылки, глядя, как отряхиваются грудастые тетки.

— А ну их. Натуральнейшие бабы, натуральной для их возраста величины.

Но не успели беглянки выйти на центральную аллею парка, как наперерез им выскочили две растрепанные тетки.

— А-а, лярвы горкомовские, смыться надумали, — и вцепились толстухам в волосы.

Те стремглав устремились по аллее, призывая на помощь.

— Деше-е-вки! — по-разбойничьи засвистел Снегирь. — Чё буферами трясете.

Милицейская трель раздалась из боковой аллеи, и преследователи тотчас исчезли в кустах.

Сергей, немного посмеявшись, снова приуныл… Впервые в его короткой жизни конфликт между теорией и практикой человеческих отношений показал свою неразрешимость. И это тогда, когда изо дня в день все видят плакат: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»… Но как люди понимают коммунизм? Не придет же он сам собой за одну ночь, сделав всех равными… То, что он наблюдал вчера и особенно сегодня, могло быть и в двадцатом и в тридцатом году, но не на следующий год после принятия Третьей Программы партии… Человек, одержимый прекрасной идеей, должен учиться совершать и прекрасные поступки; как бы ни довлела над ним обида и ни тяготила несправедливость.

Народу на площади прибыло вдвое. Мальчишки, вытолкнутые из толпы, облюбовали деревья в сквере. Кто-то невидимый не предлагал, а умолял по громкоговорителю разойтись.

Усилитель мешал выступающим с балкона, но, когда туда выскочила черноволосая молодуха и бойко затараторила, толпа колыхнулась и от нее медленно начал отделяться галдящий людской круг, словно оторвавшийся пчелиный рой.

Прежде, чем юркнуть в незанятые пустоты, ребята успели узнать, что молодуха призвала идти в милицию освобождать арестованных прошедшей ночью.

— Брехня, — негромко проговорил хорошо одетый мужчина. — От силы полторы калеки забрали.

Мужчину одернули, и он умолк, опустив глаза.

«Чего ж ты робеешь? — хотел не спросить, а закричать Сергей. — Знаешь правду — выйди и скажи всем».

Он не мог поверить в аресты. Это могло быть опять же в тридцатые или сороковые. Тогда не здорово бы орали перед окнами горкома.

И яркие лучики догадки забрезжили в самых дальних уголках сознания. То, что людям дали возможность собраться и свободно вести себя, и есть, наверное, проблески коммунистической свободы. Человек волен переступать некогда запретную отметку. И за той чертой, он, его поведение, должны представлять интерес, в первую очередь, для самого человека, а потом уже для какого-нибудь исследователя. И вполне возможно, что в годы культа личности в таких вот непредвиденных обстоятельствах обнаружились бы истинные враги социализма, а не те, на кого настрочили донос или пала роковая тень подозрения. И быть может, сейчас какому-то важному лицу позарез нужно убедиться — действительно ли людское негодование соответствует степени их обиды… Но тогда не слишком ли жестко поступает он, испытывая терпение собравшихся? И не пора ли ему показаться, чтобы все рассудить по совести?

Словно в подтверждение Сережкиных мыслей толпа на площади снова подхватила:

— К на-а-ро-ду!.. К на-а-ро-ду!

Солдаты с автоматами, пройдя вдоль фасада, стали в две шеренги. На балконе появился офицер с громкоговорителем. Он не уговаривал, а угрожал:

— Часовой — лицо неприкосновенное. В случае нападения имеет право применить оружие. Приказываю разойтись!

— Продуй сначала матюгальник… Командуй в казарме, — гневно отозвались в толпе.

Сергея до мурашек било нетерпение.

— Когда же он выйдет? — невольно вырвалось у него.

— Кто? — Снегирь прикрыл носовым платком голову. — Во печет, хоть бы тучка набежала, — поднял он страдальческие глаза и схватил Сергея за руку. — Гляди, куда забрались.

На крыше соседнего дома копошились вооруженные. Бурая полевая форма была под цвет крыши.

— Снайперы, — предположил Снегирь.

— Придумаешь тоже, — высмеял его Сергей, досадуя, что офицер тянет резину и никак не скажет, начнут ли с народом по-настоящему вести переговоры.

У дверей снова началась давка, доносились вскрики, отборная ругань.

— Бей их! — потрясал кулаком неугомонный «пират». — Наших назад гонют.

— Не дергайся, — осадил его морщинистый мужчина. — Не черта было в помещении дебоширить.

Офицер надрывно кричал:

— Отойти от часовых!.. Отойти!

Словно ток пробежал по толпе. Вначале не громко, затем все сильнее, тысячекратно увеличиваясь над площадью, загремело:

— До-о-лой!.. До-о-лой!..

Кричал «пират», поднятый над толпой, кричал морщинистый мужчина, в упоении кричал Снегирь, и яркий румянец разлился до ушей… Шептал и Сергей. Робкая надежда, что все же появится тот, от кого зависят мир и согласие, еще теплилась в душе юноши, поэтому он не выказывал бурно своей поддержки. И в то же время не сомневался, что важной персоны нет во дворце, иначе рабочие, справедливо накостыляв по шее, вытащили бы его на всеобщее обозрение.

Вертоусов представлял, что издаваемый тысячами глоток клич слышен сейчас во всем городе и к площади потянутся еще любопытные, хотя и без того не повернуться и от разгоряченных, спрессованных тел исходит почти банная духота.

Освежающий ветерок, наверное, лишь под самым небом. Как всегда, в жару оно не ясное, а блекло-синее, будто затянутое прозрачной слюдой. Только самый краешек на востоке за суворовским училищем притягательно голубой, быть может, оттого, что слился там с еще зеленым лугом.

И Сергей, не отрывая глаз от этого влекущего небесного лоскутка, стал продираться сквозь толпу.

Снегирь не отставал, огрызаясь на сыпавшуюся отовсюду брань… Мелькнул милиционер, рыхлая, пахнущая потом и одеколоном женщина, смуглая с ярко накрашенными губами цыганка. Сергей обходил их стремительно, даже с азартом, словно, выбравшись из плотного окружения, он действительно почувствует себя лучше.

Как ни странно, но остановившись напротив узкого и длинного прохода, соединяющего площадь с городским парком, Вертоусов, ощутил облегчение… По этому увитому диким виноградом прохладно-притягательному проходу он час назад ходил со Снегирем в буфет.

Запоздалое сожаление подступило к сердцу. Не было никакой нужды возвращаться на площадь. Тем более, что дворец уже очищен, а у входа выставлен караул. А раз так, значит, никому нет и дела до рабочих.

Сергей с должным уважением относился к тем, кого народ, называл «начальство», но частенько вкладывал в это слово насмешку.

Он мог (влияние отца) поставить себя на место тех, кого ругала сварливая соседка или поносил бедолага-пенсионер… И сейчас, заставив себя подумать, как бы он поступил на месте сидящих в этом доме, поймал себя на мысли, что и он ничего не мог бы объяснить пришедшим на площадь.

Конечно, еще с вечера секретарь горкома связался