ехали и пели все вчетвером, открыв окна, счастливые, сами не зная почему, счастливые, вместо того чтобы грустить, в какое-то мгновение я подумал, что эту семью, в которой меня угораздило родиться пятнадцать лет назад, октябрьским вечером, в 20:30, я не променял бы ни на какую другую в целом мире. Но это продолжалось одно мгновение.

Среда 18 апреля

Мы добрались до дому вчера, поздно вечером, ехали без остановок, потому что папе сегодня надо было на работу. Утром, когда я проснулся, Фабрис собирал сумку: ему тоже пора было уезжать, его увольнительная заканчивалась. Я пошел чистить зубы. Когда я увидел в зеркало аптечки свои желтые волосы, мне стало тошно. Нет, к этому нельзя привыкнуть. Фабрис оставил на краю умывальника свою машинку для стрижки. Я взял ее, вернулся в комнату и сказал брату:

– Остриги меня наголо.

– Ты серьезно?

– Да, я подумал и понял, что другого выхода нет.

– Предупреждаю, выглядеть будешь диковато.

– А мне плевать.

– Может, сначала посоветуешься с мамой?

– Только не это. Мои волосы, что хочу, то делаю.

– Ладно, садись.

Я сел на край кровати. Фабрис включил машинку. Она загудела, как бритва. Он поднес ее к моей голове:

– А ты не пожалеешь?

Я замотал головой. И тогда он принялся за дело. Волосы падали на пол целыми прядями, одна за другой, это впечатляло. Они лежали на плитках пола, цвет у них был неестественный, а главное, вульгарный. Из них можно было сделать парик, вроде тех, что носят девушки, которые стоят на выезде из города, на шоссе номер семь, в мини-юбке – ну, вы поняли, о ком я. С такой шевелюрой я в конце концов привлек бы внимание какого-нибудь извращенца.

Когда Фабрис закончил стрижку, я провел ладонью по голове: от волос осталось всего несколько миллиметров, на ощупь они были мягкие, почти шелковистые. У меня возникло странное ощущение, что я голый.

– Еще короче? – спросил Фабрис.

– Нет, думаю, достаточно.

Он вымыл машинку под краном, уложил ее в сумку, потом показал мне на пол:

– Тут надо пропылесосить.

Он уже собрался уходить, но я остановил его:

– Почему ты мне солгал насчет Кристин?

Он непонимающе взглянул на меня.

– Я видел ее с папой в гондоле, когда мы были в Венеции, – пояснил я.

– Ах, черт. Мне так жаль… Я хотел оградить тебя от этого.

Жизнь ни от чего нас не ограждает, промелькнуло у меня в голове, но эта мысль была не нова.

– А как у тебя с Наташей? Вы увидитесь?

– Вряд ли.

И он вышел на улицу с сумкой на плече, объяснив, что идет в булочную за хлебом. А я пошел в ванную взглянуть на свою бритую башку. Если бы у меня было желание радикально изменить внешность, я сейчас был бы вполне удовлетворен. Из зеркала на меня смотрел то ли юный пациент онкологической клиники, то ли малолетний рецидивист из исправительной колонии 60-х годов – вспомнились кадры какого-то старого черно-белого фильма. В общем, отпетый хулиган: при некотором везении это может понравиться девчонкам. А впрочем, не стоит тешить себя напрасными надеждами.

Когда я пришел в трейлер завтракать, и мама увидела мою голову, у нее был шок. Она вздрогнула, словно не узнала меня. Потом уставилась широко раскрытыми глазами:

– Ты в своем уме? Зачем ты это сделал?!

– Лучше так, чем с крашеными волосами, – веско ответил я.

– Все подумают, что у тебя были вши!

– Мне плевать на то, что подумают все.

Я думал, что поставил ее на место, а она улыбнулась, словно почувствовала гордость за меня. Не поймешь их, этих родителей.

В этот момент вошел папа, вид у него был крайне возбужденный, в руке письмо.

– Нам дали разрешение на строительство! – торжествующе закричал он.

– Что, правда?!

– Посмотри сама! Его только что прислали!

Мама пробежала письмо, которое он ей дал, лицо у нее осветилось улыбкой, и она кинулась ему в объятия. Они осыпали друг друга поцелуями, прыгали от радости.

– Ты сделал это, Бернар! Ты сделал это!

Трейлер раскачивался во все стороны: если и дальше так скакать, из-под него выскочат башмаки, подумал я. В общем, под площадку для строительства телекоммуникационного центра выбрали не наш участок, а другой. Наверно, звезда Шамодо сейчас сияла на небе ярче, чем когда-либо. Фабрис вернулся из булочной с горой круассанов и присоединился к общему ликованию. Этот завтрак стал одним из самых радостных в моей жизни.

После завтрака папа и Фабрис должны были вместе ехать в Париж. Сегодня у них даже не было желания орать друг на друга. Ничего, скоро оно вернется. Прощание получилось не таким торопливым, как обычно: мы уже привыкли быть все вчетвером, и странно было, что это вдруг кончилось. Когда брат поцеловал меня, я почувствовал, что ему не хочется спешить. Я вышел на улицу и смотрел им вслед, они махали мне в окна. А перед тем, как завернуть за угол, папа два раза нажал на клаксон, словно для того, чтобы о нем не забыли. Но об этом он мог не беспокоиться.

И мы с мамой остались в трейлере вдвоем. Она включила телик, чтобы изгнать пустоту, которая грозила поглотить нас обоих. И велела мне садиться за каникулярные задания. Поскольку она не следила за мной, а смотрела телик, я взял дневник и стал писать.

После обеда мы с ней пошли в город кое-что купить. Нет, это не был настоящий выход за покупками: мы только заглянули в газетный киоск за глянцевыми журналами, а потом в «Новую галерею» – у мамы кончился увлажняющий крем. Напротив стенда с кремами был стенд с краской для волос, но она притворилась, что не замечает его. Выйдя из торгового центра, мы пошли рядом, и вдруг – не знаю, что на меня нашло, я уже давно не в том возрасте, – я тесно прижался к ней. Я хотел, чтобы вся улица Дорэ знала: это моя мама.

Понедельник 30 апреля

Сегодня был первый учебный день после каникул. Волосы чуть-чуть отросли, теперь у меня стрижка ежиком, это сейчас немодно, ну и пусть. Когда я пришел в лицей, у меня была одна забота – найти Полин. Правда, сейчас я смахивал на бандита, но я ничуть не боялся, что это ее оттолкнет. Десять дней у меня не было никаких вестей от Полин, а попытаться что-то узнать самостоятельно я не решался. Я задавался вопросом, здесь ли еще она, или отец уже