– Да уж… – выдохнула Лида, с трудом сдерживая гнев. – Какаянаглость… Нет, какая беспримерная наглость! Я даже вообразить себе не могланичего подобного! Какое бесстыдство! Неужели она искренне думала, что Сергеятерзали какие-то там угрызения совести за убийство Майданского? Наверняка еготерзали только мучения за то, что он из-за этой сволочи по пьянке так искалечилсвою жизнь! А эта Майя – что она себе вообразила? Даже не постеснялась сообщитьчеловеку, который гнил в лагере в то время, как она прибирала к рукамнаследство мужа: спасибо, дорогой Сергей Николаевич, как я вам признательна, явам отпускаю все грехи. Покойтесь с миром! А я буду жить счастливо!Представляю, как разозлился Сергей на этот жуткий цинизм! Представляю, какимисловами отозвался он об этой Майе!

Она возмущенно перевела дух, готовая продолжать обличениеМайданской, – и осеклась, наткнувшись на острый, пристальный взгляд Григория.

– Представляешь, значит? – пробормотал он, и Лида толькосейчас заметила, какой у него недобрый, тонкогубый рот. – Представляешь, да? –Он ухмыльнулся, сверкнув железными, тусклыми зубами. – Это ж надо, онапредставляет! А я, ты знаешь, даже и представить себе не мог, что у Серегисестра – такая слепая и глухая дура!

Она любила смотреть на Олега, когда тот спал. Лежал наспине, закинув голову и стиснув кулаки. Пышные волосы разметаны по подушке,красивые губы чуть поджаты, брови смешно нахмурены. Крестик запутался вволосках на груди; бьется жилка на теплой шее. От длинных ресниц падают тени нахудые щеки. Любимый, любимый, до невозможности любимый мальчишка! Ей было дажеутром жаль уйти от него (Майя всегда вставала раньше, она вообще мало спала),тоска брала даже на какой-то час с ним расстаться – что же говорить об этойминуте, когда она убегала тайком, крадучись, словно неверная жена… уходила, незная, когда вернется!

Нет, что значит – не знает, когда вернется? У нее два часа взапасе, никак не больше. Олег если спит днем, то спит как надо. Но через двачаса точно проснется и забеспокоится.

Подумает невесть что…

А этого допустить нельзя. Надо успеть!

Собрала свои вещи с пола в охапку и вышла в коридор.

Оделась, выглянула в окно на кухне.

Так, «шестерка» Андрея уже на месте, хорошо…

Майя взяла на кухне две влажные бумажные салфетки и, уходя,протерла ими дверь – с внутренней и внешней стороны двух замочных скважин. Приэтом она сделала все возможное, чтобы не дышать. Салфетки сунула в загодяприготовленный полиэтиленовый пакет, свернула его как можно плотней.

Сбежала по лестнице вниз. Надежда Федоровна сидела на своемместе – глазки к носику, губы в белой кокосовой пудре. На столе высокий стаканс чем-то нежно-розовым на дне и открытая коробка «Рафаэлло».

А, понятно, не утерпела! Уже празднует вовсю! С другойстороны, времени шестой час, можно и начинать провожать старый год.

– Маечка! – расцвела в хмельной улыбке консьержка. – Неужелина работу?! Смотрю, Андрей подъехал. Смотрите, не пропустите праздник.

– Ну что вы, – через силу улыбнулась Майя. – Как можно?Раскидаю пару проблем – и вернусь.

Андрей увидел ее, открыл дверь «шестерки», но Майя махнуларукой:

– Выходи. Поедем на моей машине. Смотри, как скользкокругом, а у тебя ведь резина лысая, знаю я тебя. Застрянем где-нибудь, а у менясегодня нет времени буксовать.

– Воля ваша, – пожал плечами Андрей, но Майя знала, что он судовольствием поиграет нарядным красным «пижоном», как в шутку называли ее«Пежо».

Когда Андрей запер свою машину, Майя протянула ему пакет ссалфетками:

– А ну понюхай.

Андрей брезгливо выпятил губу:

– Это еще что? Надеюсь, они, пардон, не из туалета?!

– Идиот! – крикнула Майя и закашлялась, потому что внадсаженное горло попал клуб студеного ветра. – Соображай, что городишь! Уволю!

– Да ради бога! – картинно тряхнул головой Андрей, и шапкаупала с его головы. – Меня, такого красавца, с голоду помирать не оставят,особенно с этой прической!

Майя не хотела, а усмехнулась. Андрей противный грубиян ивременами откровенный хам, но положиться на него можно во всем, в любой мелочи.Исполнителен, как бес! Вот и причесочка какая надо готова, и куртка на немчерная, хоть Майя в спешке лишь вскользь обмолвилась об этом по телефону. Но онотлично знает свою директрису, понимает, что она слов зря не тратит. И он тожев лепешку расшибся, а все раздобыл и все успел сделать.

– Молодец. Молодец! – Майя схватила его за руку. – То, что надо.Пошли скорей в машину, а то ветром эту красоту растреплет.

– Ничего, у меня не гель, а просто-таки бетонный раствор, –успокоил ее Андрей.

– Ну, раз раствор, давай быстро скажи мне, чем пахнут этисалфетки.

Андрей опять скривился, но больше никаких пошлостей неизрекал: безропотно поднес к носу сначала одну салфетку, потом другую иавторитетно кивнул:

– Чем-чем… Тем же самым, чем вдруг ни с того ни с сегоначали благоухать шелковые хризантемы в вашем кабинете.

Майя всплеснула руками:

– Да ты что?! Серьезно?

– Ну, кто такими вещами шутит, – пожал плечами Андрей. –Слушайте, Майя Михайловна, может, мы сначала в машину сядем, а потом поговорим?Моему политическому зачесу ничего от ветра не будет, а вот вы еще пуще своебесценное горлышко застудите.

– Чему политическому? – изумилась Майя.

– Такая прическа, как у меня, в 30-е годы называлась внароде «Политический зачес», – пояснил Андрей.

– Вон что! Я и не знала, – хихикнула Майя. – Теперь,по-моему, это называется просто – зализ. Ладно, держи ключи, открывай тачку.Нет, подожди. Выкинь эти салфетки и руки снегом протри, чтоб никакого запаха. Апосле того, как ты в моем кабинете шарил, ты руки вымыл?

– Вы прямо Мойдодыр какой-то, Майя Михайловна, – буркнулвысокомерно Андрей. – Мыл, мыл я руки. Семь раз мыл! Не волнуйтесь, лучше вмашину садитесь поскорей. – И, захлопнув за ней дверцу, Андрей принялсяотмывать руки снегом.

– Ну, рассказывай! – нетерпеливо проговорила Майя, когда онинаконец тронулись.

– Куда едем? – спросил Андрей, подъезжая к трассе.