Вика мягко произнесла, не желая обидеть Матильду, уже подобравшую ей тиары — без сомнения, крайне удачные, но не те, которые ей были нужны:

— Я остановила свой выбор на сапфировой коронетке королевы Виктории. Вы ведь доложите об этом ее величеству?

Когда Вика впервые появилась в сапфировой коронетке своей тезки на дипломатическом приеме в Букингемском дворце по поводу визита президента Мексики, то произвела необыкновенный фурор: ее фотографии украсили все обложки и первые страницы, а пользователи интернета взахлеб восторгались крошечной, изящной, прелестной коронеткой новоиспеченной герцогини Коннаутской.

Кэролайн, которую подобное внимание не к ней, законодательнице мод, иконе стиля и будущей королеве, а к супруге младшего брата наследника престола не просто очень не понравилось — Кэролайн была в бешенстве, что отлично скрывала, однако ее злые глаза и слишком вежливый тон выдавали ее с головой.

И, по проверенным сведениям, Кэролайн в сердцах заявила, что, так и быть, стерпит эти бредовые истории, выдумываемые мерзкими журналюгами, ведь у бедняжки Викки нет ни стиля, ни фигуры, ни происхождения — надо же чем-то в свете блистать! Так пусть хоть старой дешевой коронеткой…

— Викки, все, конечно, восторгались, но позволь сказать тебе честно: это древняя коронетка тебе не к лицу. Быть может, ты хочешь получить мою, Кембриджскую? Или другую, с изумрудами? Я готова тебе их отдать! Давай поменяемся!

Вика знала, что могла бы получить их и так, без предложения Кэролайн, а только намекнув на это бабуле, и безо всякого обмена, однако не стала усугублять ситуацию.

— Знаешь, твои диадемы, Каро, такие роскошные, такие стильные, что они мне просто не к лицу. У меня ведь нет ни стиля, ни фигуры, ни происхождения…

После этого Кэролайн в течение многих недель делала вид, что очень занята, и отказывалась общаться с Викой, хотя они жили в одном дворце, в одном крыле, на этажах друг под другом.

Новые обязанности, которые пришлось выполнять Вике, сделавшись женой внука ее величества королевы и герцогиней Коннаутской, состояли не только из ношения диадем и банкетов в честь глав зарубежных стран.

Причем эти банкеты, на которых надо было, нарядившись в пух и прах, пожимать сотни рук, постоянно улыбаться так, что лицо через полчаса начинало сводить судорогой, вести беседы о всяких пустяках, никого не обойти вниманием, соблюдать массу писаных-неписаных правил, причем делать это так, чтобы не выглядело повторением заученных действий, были сущей мукой.

Визиты в больницы, детские сады, школы, дома престарелых, казармы, благотворительные организации, приюты для бездомных, апартаменты для инвалидов, спортивные клубы, культурные центры, театры, цирки, галереи, деревенские церкви, городские вернисажи, посольства, аэропорты, нейрохирургические клиники, дома матери и ребенка, парки, на стройки, выставки, станции метрополитена, в управление водоканала, супермаркеты, торговые центры, лаборатории, университеты, лаборатории университетов, научно-исследовательские центры, на сельскохозяйственные ярмарки, астрофизические коллоквиумы, архитектурные конкурсы, теннисные состязания, атлетические чемпионаты, боксерские поединки, кладбища, в роддома, столовые для малоимущих и лавки для гурманов…

И так далее и тому подобное — все это было намного интереснее и занятнее, да и осмысленнее тоже, однако, увы, столь же тяжело.

Улыбаться, пожимать руки, принимать цветы, снова пожимать руки, улыбаться, говорить благоглупости, пожимать руки, все еще улыбаться, получать в ответ благоглупости, произносить речи, по-прежнему улыбаться, слушать все новые и новые благоглупости, улыбаясь, пожимать руки, гладить детей по голове, отвечать на бестактные вопросы пожилых дам, улыбаться, пожимать руки, сажать деревья, брать на руки детеныша панды, улыбаться, пожимать руки, подниматься пешком, подниматься на лифте, спускаться пешком, улыбаться, пожимать руки, выслушивать еще более кошмарные благоглупости, пробовать традиционные блюда, улыбаться, пожимать руки, чувствовать, что сходишь с ума и хочется завыть, но продолжать пожимать руки и — улыбаться, улыбаться, улыбаться…

— Как вы выдерживаете это годами! Нет, десятилетиями! — заявила Вика после второй недели, в течение которой пережала столько рук и так наулыбалась, что была уверена: пальцы у нее распухли до размеров баварских сосисок, а улыбка к ней приклеилась намертво и не сходит с ее лица даже во сне.

Пит произнес:

— Да, это работа, однако не надо воспринимать это как работу. Конечно, сложно улыбаться и выслушивать бред, а в основном нам приходится выслушивать бред, в этом ты права, однако если ты скажешь, что это бред, или, не исключено, своим поведением подашь сигнал, что считаешь это бредом, хотя притворяешься, что бредом это не считаешь, то тот, кто только что потчевал тебя этим бредом, жутко обидится, более того, решит, что, назвав бредом то, что и является, в сущности, бредом, ты выказала ему свое полное пренебрежение, а тем самым пренебрежение высказала ему и королевская семья, а раз это так, то возникает вопрос: надо ли иметь в стране королевскую семью, которая называет бред бредом, хотя может быть немного любезной и, не отказавшись считать бред бредом, все же не делать вид, что считает бредом бред…

Он перевел дух и спросил:

— Извини, я что-то зарапортовался. Ну, ты поняла, что я имел в виду?

Вика, вздохнув, поцеловала мужа и ответила:

— Очень даже хорошо. Полный бред!

Но в действительности она знала, что Пит прав. Да и не может быть не прав. Тем более раз бабуля выслушивала этот бред уже без малого семьдесят лет, а до нее все прочие монархи в течение доброй тысячи с лишком, то вряд ли она совершит благое дело, решив изменить этот порядок.

Все же надо было уважать традиции.

Приглашение пришло по почте, оно было отпечатано на светло-голубой бумаге, украшено гербом и написано от руки почерком-паутинкой, который Вика еле смогла разобрать и попросила Матильду, которую сама уговорила остаться при ней в роли ее секретарши, на что бывшая наставница, заверив, что сочтет за честь, согласилась, прочитать послание.

Заметив кислое выражение лица Матильды, Вика произнесла:

— Я не поняла одного или двух выражений, просто не разобрала. Почерк пожилых дам такой неразборчивый. А чем вы недовольны? Тем, что мне пришло письмо от герцогини Сандрингем?

Ей написала дочка бывшего короля Джеймса, отрекшегося от престола ради любви, и бабушка Джеймса, того самого отца-одиночки, с которым она познакомилась на похоронах принцессы Мэри.

— Сандрингемы приглашают вас на чаепитие. Если позволите дать вам, ваше королевское высочество, совет: откажитесь!

— Почему? — спросила Вика, перечитывая приглашение. — Сделаю это немедленно, если назовете вескую причину. Они что, людоеды? Или кидаются в гостей фарфоровыми чайничками? Или, быть может, заставляют гостей раздеться до исподнего и исполнять на каминной доске канкан?