Я опустила руку в мойку и, не боясь порезаться, вслепую начала доставать осколки разбитой тарелки. Черепки я выкладывала на стойку, капая на нее водой и мыльной пеной. Позже, когда я лежала в постели, продолжая искать в себе боль – так ли плохо то, что она мне сказала? кажется, я этого не заслужила, – мама бросила осколки в мусор, и я услышала звяканье даже из своей чердачной спальни. На следующий день я снова обнаружила на своей книжной полке «Лолиту».

Мама Чарли устроилась на работу в Нью-Гэмпшире; они переезжали в третий раз за четыре года. В свой последний день в школе Чарли украла пиво, и мы выпили его за супермаркетом. От мусорных баков эхом отскакивала наша отрыжка. После школы еще полупьяная Чарли подвезла меня домой и собрала все красные светофоры по дороге из города, а я смеялась, прислонив голову к окну, и думала: «Такая смерть была бы не так уж и плоха».

– Жаль, что ты уезжаешь, – сказала я, когда она свернула на озерную дорогу. – Без тебя у меня не останется подруг.

– У тебя будет Джейд, – сказала она, вглядываясь в темную дорогу и пытаясь объезжать рытвины.

– Фу. Нет уж, спасибо. Она конченая психопатка.

Моя прямота удивила меня саму; раньше я никогда не обсирала Джейд при Чарли, но какая теперь была разница?

Чарли ухмыльнулась.

– Да, на нее иногда находит. И она вроде как тебя ненавидит. – Она остановила машину в начале моей подъездной дорожки. – Я бы зашла, но не хочу, чтобы твои предки унюхали, как я пахну пивом. Хотя ты, наверное, тоже им пахнешь.

– Подожди секунду. – Я покопалась в рюкзаке в поисках зубной пасты, которую начала носить с собой, когда стала курить, выдавила немного себе в рот, покатала на языке.

– Ты посмотри, – рассмеялась Чарли. – На удивление долбанутая и гениальная.

Я долго ее обнимала. Алкоголь еще не выветрился, и мне хотелось ее поцеловать, но я сдержалась, заставила себя вылезти из машины. Перед тем как закрыть дверь, я наклонилась и сказала:

– Эй, спасибо, что не дала мне уехать с тем парнем из боулинга.

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, приподняла брови:

– А, ну да! Без проблем. Он явно собирался тебя прикончить.

Выезжая с подъездной дорожки, она опустила окно и крикнула:

– Не пропадай!

Я кивнула и прокричала:

– А как же!

Но эти слова ничего не значили. У меня не было ни ее адреса, ни нового номера телефона. Даже потом, когда появились Фейсбук и Твиттер, я так и не смогла ее найти.

Какое-то время мы с Джейд пытались тусоваться вместе, бок о бок плелись в супермаркет во время обеда, пытались подбить друг друга на воровство и раздражались друг на друга за отказы. Как-то утром перед первым уроком я сидела в столовой, пытаясь доделать алгебру, и тут ко мне подошла Джейд.

– Короче, в субботу я встретила в боулинге этого Крейга, – сказала она.

Я подняла взгляд. Она улыбалась во весь рот и, похоже, собиралась разболтать это всем на свете.

– Он просил передать тебе, что ты сука. – Широко распахнув глаза, она ждала моей реакции.

Я почувствовала, что у меня горит лицо, и представила себе, как швырну в нее учебником по алгебре, сшибу ее на пол, вырву ее медные крашеные волосы.

Но я только закатила глаза, пробормотала что-то в духе того, что он помешанный на пушках педофил, и вернулась к своей домашке. После этого Джейд начала тусоваться с популярной компанией ребят, с которыми дружила в средней школе. Она перекрасила волосы в каштановый и вступила в теннисную команду. Сталкиваясь со мной в коридоре, она смотрела прямо перед собой.

Вместо того чтобы найти себе новое место в столовой, я сдалась вообще и начала проводить обеденный перерыв в забегаловке в торговом центре. Каждый день я заказывала кофе и пирог, читала или доделывала домашние задания и воображала, что, сидя в кабинке в одиночестве, выгляжу загадочной и взрослой. Иногда я чувствовала, что мужчины смотрят на меня с барных табуретов, и даже отвечала на их взгляды, но на этом все неизменно заканчивалось.

Дома, в лесной глуши, моим единственным прибежищем был интернет. Я бесконечно гуглила всевозможные сочетания имени Стрейна и Броувика, в кавычках и без, но находила только его школьную страницу и упоминание о том, что в девяносто пятом он был волонтером программы ликвидации неграмотности. Позже, в середине марта, появился новый результат: Стрейн выиграл национальную учительскую награду, ездил на церемонию вручения в Нью-Йорк. На фото он стоял на сцене, принимая наградную пластинку – на лице широкая ухмылка, белые зубы сияют под черной бородой. Я не узнала его ботинки, и волосы у него были подстрижены короче, чем на моей памяти. Спина у меня покрылась мурашками от стыда, когда я поняла, что в эту секунду он, скорее всего, не думал обо мне. А я-то думала о нем каждую секунду.

Ночами я допоздна переписывалась с незнакомцами в Instant Messenger. Я искала по одному списку ключевых слов – «лолита», «набоков», «учитель» – и писала всем мужчинам, которые появлялись в результатах. Если они начинали пошлить, как Крейг, я выходила из чата. Я общалась с ними не за этим. Мне просто нравилось, с какой радостью они выслушивали мои рассказы обо всем, что случилось со Стрейном. «Ты очень особенная девушка, – писали они, – раз умеешь так ценить любовь мужчины». Если они просили прислать мою фотографию, я отправляла фото Кирстен Данст из «Девственниц-самоубийц», и ни один из них не поймал меня на обмане. Это навело меня на мысль, что либо эти мужчины глупы, либо им все равно, что я лгунья. Если они присылали мне свои фотографии, я говорила, что они красивы, и все мне верили, даже явные уроды. Я сохраняла все их снимки в папке под названием «Домашка по математике», чтобы родители туда не заглядывали, и иногда просматривала их – одно грустное невзрачное лицо за другим, – думая, что, если бы Стрейн прислал мне фото до того, как я по-настоящему его узнала, он бы отлично вписался в их ряды.

Грязный сезон сменился сезоном мошек. Лед на озере медленно оттаивал – серел, голубел и наконец превратился в холодную воду. Снег во дворе исчез, но глубоко в лесу сугробы еще ютились у валунов. Наст был усыпан сосновыми иглами и еловыми шишками. В апреле, за неделю до моего семнадцатого дня рождения, мама спросила, хочу ли я устроить вечеринку.

– И кого я позову?

– Своих друзей, – сказала она.

– Каких друзей?

– У тебя есть друзья.

– А я и не знала.

– Есть, – настаивала она.

Я почти начала ее жалеть, представив, какова в ее воображении моя школьная жизнь: улыбчивые лица в коридорах, обед за столом с правильными, старательными девочками. На самом-то деле, идя по школе, я пялилась себе под ноги, а в обед пила в забегаловке черный кофе с кучкой пенсионеров.