Сила, которая ему явилась, постепенно становится ему всеяснее и заполняет экран, когда камера как бы смотрит глазами героя: яркое,сверкающее, чудовищное существо, которое никогда не удается увидеть отчетливо.Наконец Милланд не выдерживает. Он уезжает в машине в пустынное место (этояркое Нечто все время у него перед взором) и снимает очки, обнажая абсолютночерные блестящие глаза. На мгновение застывает.., и затем вырывает себе глаза.Корман заставляет камеру замереть, глядя на пустые окровавленные глазницы. Но яслышал толки – может, это правда, а может, и нет, – что последняя репликафильма была вырезана как слишком страшная. Но если это правда, то другойконцовки у фильма быть не может. Согласно слухам, Миллпнд кричит: “Япо-прежнему вижу!”

11

Мы лишь окунули кончики пальцев в бездонный бассейнчеловеческих переживаний и страхов – а этот бассейн и есть бассейн мифов.Отсюда можно было бы пойти в разных направлениях, их десятки: рассмотреть такиефобии, как страх высоты (“Головокружение” (Vertigo)), боязнь змей (“Ссссссс”(Sssssss)), кошек (“Глаз кошки” (Eye of the Cat)) или крыс (“Уиллард, Бен”(Willard, Ben)), – все эти фильмы опираются в своем конечном эффекте на“излишнюю впечатлительность”. А за ними еще более широкие области мифа.., нодавайте оставим что-нибудь на потом.

И сколько бы тем, сколько бы примеров мы ни рассмотрели, мывсегда будем возвращаться к мысли о слабых местах , точно так же как самыйпрекрасный вальс опирается в своей основе на простой бокс-степ [149]

[150]. Фильмы ужасов – это ящик с щелью в одной стороне,и в конечном счете все сводится к поворотам этой щели, пока чертик не выпрыгнетнам в лицо, размахивая топором и улыбаясь своей убийственной улыбкой. Как всексе, само переживание хочется повторять, но обсуждение специфических эффектовбыстро надоедает.

Чем ходить все время по одной и той же площадке, давайтезавершим наше краткое обсуждение фильмов ужасов как разновидности мифа иливолшебной сказки разговором о десятке бубеи – о самой смерти. Эта козырнаякарта есть во всех фильмах ужасов. Но фильмы используют ее не так, как опытныйигрок, который старается учесть все комбинации и возможности, а как ребенок,который считает, что эта карта образует выигрышную пару в “старой деве” [151]. В этом одновременно и ограниченность фильма ужасов как вида искусства, иего бесконечное, пленительное очарование.

"Смерть, – размышляет мальчик Марк Петри в “Жребии”, –это когда чудовища до тебя добираются”. И если бы мне пришлось свести всесказанное и написанное о жанре ужасов к одной фразе (многие критики скажут, чтоя так и сделал, ха-ха), это будут именно эти слова. Это не взрослый взгляд насмерть; просто грубая метафора, которая не оставляет места для возможности рая,ада, нирваны или древней болтовни о том, что большое колесо кармы поворачиваетсяи мы доберемся до них в следующей жизни, парни. Это взгляд, который – как вбольшинстве фильмов ужасов – не пытается философствовать о “жизни послесмерти”, а говорит лишь о моменте, когда нам наконец приходится расстаться смиром смертных существ. Момент смерти – это единственный, общий для всех, обрядперехода, и у нас нет ни психологических, ни социологических данных, чтобыпредположить, чего ждать, когда этот обряд закончен. Мы знаем только, чтоуходим; и хотя у нас есть некоторые правила – этикет, так можно это назвать? –этот момент неизменно застает нас врасплох. Люди уходят, занимаясь любовью,поднимаясь в лифте, опуская монетки в счетчик парковки, готовясь чихнуть. Одниумирают в ресторанах, другие – в дешевых мотелях, а некоторые – сидя наунитазе. Никто не может рассчитывать, что умрет в постели при полном параде.Поэтому было бы удивительно, если бы каждый хоть немного, да не боялся бысмерти. Она всегда рядом, великий, непреодолимый икс-фактор нашей жизни,безликий отец сотен религий, такой непознаваемый и неуловимый, что о нем обычноне говорят даже на приемах с коктейлями. Смерть в фильмах ужасов становитсямифом, но давайте со всей определенностью скажем, что фильмы мифологизируютсмерть на простейшем уровне: смерть в фильмах ужасов – это когда чудовища довас добираются.

Мы, любители этого жанра, видели, как людей забивают досмерти, сжигают на костре (Винсент Прайс в роли главного обвинителя вколдовстве в фильме АИП “Червь-завоеватель” (The Conqueror Worm); это одна изсамых отвратительных картин, выпущенных большими студиями в 60-е годы; в финалеиз героя готовят настоящее барбекю), расстреливают, распинают, вгоняют им вглаза иголки, их живьем пожирают кузнечики, муравьи, динозавры и даже тараканы;мы видели обезглавленных людей (“Предзнаменование”, “Пятница, 13-е”, “Маньяк”),из них высасывали кровь, их разрывали акулы (кто может забыть надувной матрацребенка, изорванный и окровавленный, который волна прибивает к берегу в“Челюстях”?) и пожирали пираньи; мы видели, как плохие парни с криками тонут взыбучих песках и бассейнах с кислотой; видели людей, которых давят, растягиваютили раздувают до смерти; в конце “Ярости” Брайэна Де Пальма Джон Кассаветесбуквально взрывается.

И вновь либеральные критики, чьи концепции цивилизации,жизни и смерти обычно отличаются сложностью, склонны осуждать эти великолепныесмерти и видеть в них в лучшем случае моральный эквивалент отрыванию крыльев умух, а в худшем – символ линчующей толпы. Правда, на этом сравнении сотрыванием крыльев у мухи стоит остановиться. Почти не найдешь ребенка, которыйв определенный период своего развития не отрывал крылья мухам или не приседална корточки на тротуаре, чтобы рассмотреть раздавленного жука. В начале “Дикойбанды” веселая стайка хохочущих детей сжигает скорпиона – такое поведение люди,которые мало думают о детях (или мало о них знают), часто ошибочно называют“детской жестокостью”. Дети редко бывают жестокими намеренно и еще режеобладают склонностью к садизму (насколько сами понимают концепцию садизма) [152] но в качестве эксперимента они могут убить, они наблюдают, как корчитсяжук на тротуаре, так же как биолог наблюдает за смертью морской свинки,получившей дозу нервно-паралитического газа. Мы помним, как Том Сойер едва несвернул себе шею, торопясь увидеть мертвую кошку, а в качестве платы за“привилегию” покрасить забор он взял “дохлую крысу на веревочке”.