или высовывается на ходу из двери поезда, не так осторожно зажигает фейерверк или чинит дырявую крышу; порой достаточно смутной тяги к забвению, чтобы линия, отделяющая смерть случайную от запланированной, смазалась, расплылась, чтобы смерть оказалась чем-то таким, к чему усопшего подтолкнули. Мысль о том, что Рани влекло к такой смерти, казалась Кришану все более правдоподобной, пусть даже у него и не было доказательств, кроме горечи в голосе ее дочери, сожалевшей, что Рани уехала из Коломбо, пусть даже ее дочь явно не задумывалась о том, что Рани мечтала о смерти. За шесть лет, что прошли после гибели ее сыновей, Рани так и не оправилась от утраты, как ни старалась сама, как ни старались все, кто ее знал; вполне естественно, что после стольких лет и усилий смерть, то есть полное, необратимое отключение сознания, в некоем первобытном, инстинктивном смысле представлялась ей единственною возможностью достичь желаемого забвения. При мысли об этом Кришан уже не терзался чувством вины; пообщавшись, пусть и недолго, с дочерью Рани, он осознал, что ни он, ни его мать с бабкой ни в чем не виноваты: не они послужили причиной гибели Рани, да и не сумели бы ее предотвратить. Участь Рани была предрешена задолго до того, как пути их пересеклись — еще в конце войны, когда осколок шрапнели убил ее младшего сына: казалось, в тот день ее саму проткнул осколок того же снаряда, но впился не в кожу, а в глаз, мелкий, коварный осколок иглою пронзил зрачок, с годами все глубже проникал в ее тело и в конце концов стал причиной смерти. Кришан не столько мучился чувством вины, сколько дивился тому, что делил кров с таким человеком, что их жизни, столь отличные друг от друга качеством и течением, шли параллельно, что Рани так долго была частью их жизни, однако он не предвидел того, что ныне стало ему очевидно, неизбежного конца траектории, по которой она молчаливо двигалась, — хотя, пожалуй, подобные траектории замечаешь всегда слишком поздно, когда все уже кончено, пожалуй, они кажутся неизбежными или необходимыми лишь по прошествии времени, став неотъемлемой частью нового, более трезвого понимания жизни.

Глядя на то, как занимаются дрова под гробом, как пламя распространяется из середины костра, как медленно догорает длинный стебель пальмового листа, Кришан вспомнил разговор с Рани в Новый год. Кришан тогда еще жил и работал на северо-востоке, но на праздник вернулся в Коломбо и планировал пойти тусоваться, не столько потому, что любил Новый год, сколько из желания напиться с друзьями после нескольких месяцев трезвости в Джаффне; в состоянии повышенной восприимчивости ему хотелось побыть среди сверстников, вдобавок его, как всегда в таких ситуациях, соблазняла возможность с кем-нибудь познакомиться. Он рассчитывал поужинать и выпить с друзьями, после чего они все вместе отправятся на вечеринку, куда их пригласили; в тот вечер Кришан раньше обычного зашел к бабке пожелать спокойной ночи. Аппамма и Рани как раз закончили ужинать и увлеченно смотрели новости, слушали рассказ ведущего о том, как Коломбо готовится к празднику; на цифровом заднике за спиною ведущего бесшумно летел снег, и декорации эти выглядели тем нелепее, что год был засушливый. Затем показали видеообращения президента и премьер-министра, они пожелали ланкийцам всего лучшего в новом году, фрагменты их поздравлений канал продублировал на тамильском, далее показали салюты, празднества в Сиднее, Токио и Пекине, там новый год уже наступил. Какие планы на вечер, поинтересовалась у внука аппамма, во сколько вернешься; пока не знаю, ответил он раз в третий или четвертый, зависит от того, чем мы займемся с друзьями, но, вероятно, поздно. Кришан спросил Рани, отмечают ли на севере Новый год, спросил не из любопытства, а скорее, чтобы поддержать беседу, он знал, что для большинства обитателей севера Шри-Ланки новый год начинается не в январе, а в середине апреля, по тамильскому календарю. Некоторые да, ответила Рани, все-таки государственный праздник, но мои знакомые его не отмечают — по крайней мере, так, как здесь, в Коломбо. Слушая ее ответ, Кришан вдруг подумал, что Рани, возможно, захочется посмотреть салют на Голл-Фейс, быть может, ей даже понравится эта сторона жизни Коломбо, которую она больше нигде не увидит. Он помнил, что Рани не любит куда-то ходить, но на Голл-Фейс по какой-то причине всегда бывало много мусульманских и тамильских семейств, так что Рани бояться нечего, да и Кришан будет рядом. Конечно, ему придется поменять планы на вечер, но он все равно, толком не подумав, спросил у Рани, не хочет ли она вместе с ним посмотреть салют, пообещал зайти за ней незадолго до полуночи, а потом проводить ее домой. Вы увидите все своими глазами, продолжал Кришан, вдобавок там будет большой экран, вы ведь такого, наверное, еще не видели, добавил он и наконец сообразил, что громкий смех и крики на сингальском, внезапные, хаотичные выстрелы фейерверков на Голл-Фейс наверняка напомнят Рани конец войны. Рани улыбнулась, давая понять, что благодарна Кришану, но от предложения отказалась: они-де с аппаммой планируют вечером смотреть фильм. Кришан с удивлением воззрился на аппамму, точно спрашивая, правда ли это, и бабка кивнула: не у тебя одного планы на вечер, нам тоже есть чем заняться. В честь Нового года будет специальный сеанс, пояснила Рани, в полночь покажут новый фильм с Виджаем[24], премьера, его пока что крутят только в кинотеатрах. Кришан с шуточным неодобрением покачал головой, словно позавидовал их планам, ему-то ведь не удастся посмотреть вместе с ними кино, улыбнулся, поднялся, чмокнул обеих в щеку и попрощался — с облегчением оттого, что от его предложения отказались, но и с радостью, что у Рани и аппаммы свои виды на Новый год.

Кришан же, как и планировал, поужинал в гостях, напился, выкурил косяк, после чего вместе с друзьями отправился на вечеринку; он заранее знал, что вряд ли там познакомится с кем-нибудь мыслящим или же интересным, но все равно стремился туда: возможность флирта, а то и близости, слишком его манила, чтобы он замечал более неприглядные их стороны. Подробностей той ночи он уже и не помнил, в квартире было шумно, дымно, людно, гости в основном были англоязычные, в возрасте от двадцати до тридцати с небольшим, либеральные люди, которые говорят либеральные вещи, однако смущаются, если чьи-то особенности или традиции заявляют о себе чересчур явно. Все пили, курили, болтали, к полуночи переместились на крышу смотреть салют, а когда тот закончился, не