наоборот. Будто втягиваешь ее в себя, собираешь всю под кожу, в самое нутро. Будто у тебя в животе есть сундук, куда ты всю силу складываешь, крышку закрываешь и на ключ запираешь.

Чтобы выпустить — много ума не надо, довольно только захотеть или разозлиться. А как ее обратно? Мыкались мы изрядно. Леофсун устал выдумывать, как еще мне объяснить, и тупо повторял одно и то же. Я пыхтел, тужился, втягивал в себя воздух, живот, грудь, но только не то, что надо, иногда даже распускал стаю, забыв про нее. Уже хотел плюнуть и отправить Рысь без моего пригляда, но потом вдруг получилось, только не так, как говорил бритт. Не через втягивание и не через сундук, а через зимы. Я подумал, сколько у меня было рун две зимы назад,а две зимы назад я все еще ходил в карлах, на пятой руне. И так хорошо подумал: вспомнил пустячную ссору со Скирикром, игру в кнаттлейк с парнями из рунного дома, которые после пошли за мной в хирд, в бой на болотах, когда я впервые ощутил свою стаю.

— Вот оно! — воскликнул Рысь. — Теперь я слышу лишь восьмую руну.

За пару дней я выучился скрывать лишь до пятой, хотя и этого многовато по меркам живичей. Надеюсь, горожане запомнили, что среди ульверов карлов не было.

В это время Дагна угомонилась, успокоилась, вернула прежний ум, потому более не заводила речь ни о мести воеводе, ни об упущенной свадьбе. И когда мы уже собирались отправиться в Раудборг, она протянула кожаный кругляш с рисунком и лоскут ткани.

— Это знак Жирных, — сказала Дагна про кругляш. — Поможет пройти на Вечевую сторону. А тут мои слова для Хотевита. Прошу отдать только ему и не показывать никому другому.

Ха, вот в чем загвоздка со словами, которые не в уши попадают, а ложатся узорами: всяк их может узнать. Что-то тайное так лучше не передавать, уж лучше с гонцом.

Мы переоделись в одежу живичей, иначе закрутили обмотки, сняли знаки наших богов и двинулись в путь. В сам город решили пробираться по двое: я с Вышатой, а Рысь с другим живичем, потом уговорились встретиться возле моста. И всю дорогу Вышата учил меня живым словам.

— Если что будут спрашивать, говори: «Смоленецкие мы».

Будто это так просто! Я чуть язык не сломал, пытаясь сказать это. Вышата бился так и эдак, сдался и предложил говорить, что я с Альдоги.

Мы с Вышатой вошли на Торговую сторону со стороны дальних ворот, не через реку.Он перекинулся несколькими словами с воинами, что охраняли их, посмеялся и прошел дальше. Я за ним.

Вроде бы Раудборг ничуть не изменился с того дня, как мы из него ушли. Те же улочки, вымощенные деревом, те же люди, те же сапоги, но стоило нам пройти недалеко от Очевья, где жил наш хозяин, я приметил, что не гуляют дети, девки будто попрятались. Здесь жили семьи иноземцев, и они нынче старались не показываться на улице. Несколько раз на нас удивленно оглядывались, и Вышата еле слышно пояснил, что все-таки высоковат я рунами для своих зим.

До моста мы дошли быстро, но вот войти на Вечевую сторону было не так просто, там воины держались иначе, смотрели всякого, спрашивали знак для прохода у незнакомых. Через какое-то время к нам подошел и Рысь со своим живичем. Леофсун был босиком, в рубахе навыпуск, с подвернутыми штанами и корзиной рыбы за плечами, выглядел так, будто непутевый мальчишка сбежал из дому на рыбалку. Усы и первую бородку он себе сбрил, напоказ выставил лишь первую руну и стал выглядеть едва ли на пятнадцать зим. И не скажешь, что это восьмирунный воин, который немало повидал и немало кого порубал.

— А дальше как? — спросил он.

— Дальше нужно сходить к вингсвейтарам. Они двор Жирных сторожат, знают, кто мы есть, и не откажутся помочь.

На это и была вся моя надежда. На здоровяка Гуннара, с которым мы неплохо сдружились за время пути из Триггея до Раудборга.

Вышата передернул плечами.

— Боязно. Стоян-то не вернулся.

— Может, его со двора не выпустили? Вряд ли воевода убивает всех, кто на Вечевую сторону со знаком Жирных идет. Скажешь, что принес Жирным весть об их товаре, мол, разбойники напали или наоборот, весь товар вышел и нужно еще вести. Ты же лучше знаешь, что сказать можно.

— Прежде знал, — угрюмо отвечал Вышата. — Но прежде Жирных тут боялись и уважали, а нынче порядок другой. Ладно. Пойду. Коли что, не поминайте лихом.

А мы остались ждать неподалеку от моста.

Глава 15

Вышата ушел, и мы с Леофсуном остались вдвоем. Рядом проходили люди, такие же, как и прежде: в ярких сапогах, в платках с височными кольцами, с непонятными речами, внизу, возле причалов, стоял тот же гомон. Блеяли овцы, хрюкали свиньи, купцы ругали нерасторопных носильщиков, покрикивали стражники, что проверяли каждую лодку. А неподалеку, и нам с моста это было хорошо видно, торчали из воды столбы, и на них еще болтались останки тел, недоклеванные птицами и недообглоданные рыбами. Уже и не разобрать, на каком из них висел рыжий и конопатый Игуль, что так лихо умел торговаться.

Зато я уверился, что мы прибили единственную в этом озере тварь. Ни измененный, ни Бездново детище не устояли бы перед кровью. Как же это злило! Значит, скармливать овец и людей вылюди — хорошо, а убить вылюдь — плохо? Был бы у меня дар Рыбака, я бы не поленился и приманил бы сюда тварь прямо из Северных морей! Вот тогда бы я поглядел, как они отдают своих детей в жертву чудищу ненасытному!

— Кай! Охолони! — Рысь потряс меня за плечо. — Силу прибери. И руны тоже.

Я и не заметил, как вновь вернул себя в нынешние зимы, а заодно и к десятой руне. Наскоро уменьшил руны до пятой, и как раз вовремя. Подошел простоволосый карл, протянул лоток с каким-то печевом, сказал какую-то диковинную вису и выжидающе посмотрел на нас.

— Нет! — твердо ответил я. И я знал, что уж это слово у меня выходило точь-в-точь, как у живичей.

Он заголосил еще громче, качнул лотком туда-сюда, и даже через сотни запахов города ко мне пробился аромат свежего печева, меда, влажной опары и дыма.

— Нет!

А карл всё не отставал, пихал свой товар чуть ли не в нос, уже и за рукав ухватил. Я выдернул руку и легонько оттолкнул его лоток. Парень отлетел чуть ли не на середину моста, покатился кубарем, печево раскатилось по доскам, и кто-то уже бросился подхватывать пироги и ковриги.

— Твою же в Бездну, — выдохнул Рысь.

Лотошник не спешил подниматься. Он лежал и кричал, тыкал в нас пальцем, хватался за локоть, только что не рыдал, хотя двурунного такой толчок едва ли бы уронил, не говоря уж о поломанной руке. Вокруг быстро собрался люд, почти так же быстро, как и после убийства медведя.

Я усмехнулся. А чего они теперь придумают? Скажут, пришло соколиное перо, захотело пирога с рыбой, а потом закусило человеком?

Теперь на нас кричал не только лотошник, какая-то баба подскочила и плюнула в меня. Плюнула! В меня! Рысь дернул за рубаху и зашептал:

— Дай ему серебра, чтоб он замолчал. Не надо себя выдавать!

Но мы и так себя выдали. Кто бы смолчал на такое оскорбление? Потому я с силой толкнул Рыся так, что он перелетел через ограду моста. Дай Фомрир, шлепнется в воду, а не на лодку или в ладью. Потом шагнул, сорвал с головы той бабы плат и стер им плевок. Ее визг изрядно меня порадовал. Еще бы, простоволосой на людях показаться! Теперь позора не оберется.

Народ закричал пуще прежнего. А лотошник, видать, не совсем дурак, понял, что серебра с меня не получит и быстро пополз назад, но уйти не успел. Я схватил его за шиворот, поднял, ткнул пальцев в ту руку, на которую он жаловался, улыбнулся и сломал ее. Потом встал перед толпой, ударил кулаком себя в грудь и сказал то немногое, что твердо знал на живичском:

— С Альдоги мы!

Криков стало еще больше. И с Торговой стороны, и с Вечевой пробивались стражники, распихивая горожан, но от меня люд так шарахнулся по мосту, что сразу им пройти не вышло. Я мелком глянул вниз: Рысь не видать. Удалось ему сбежать или нет, непонятно, но хотя бы никто не стрелял в мутную речную воду и копьем не тыкал. Пусть думают, что я вышвырнул какого-то рыбака.

Тут-то стражники и добрались до меня, сразу взяли в копья, один выпрашивал людей, что тут приключилось. И все разом принялись что-то гутарить, указывать на меня, кричать, баба простоволосая, уже набросившая