Дагна откинулась назад, взглянула на чистое голубое небо, рубахи крепко обтянули ее немаленькую грудь, да только не осталось во мне ни капли желания. Единственное, чего я хотел, — это врезать ей за то, что втянула нас в беду. И как выкрутиться, я пока не представлял.

— Вот же гнилая вошь, — сказала Дагна. — Пес подзаборный. Ядовитая змея. А я дура глупостью набитая. Дура дурная! И чего меня на то вече понесло? Захотела покрасоваться? А ведь еще разумной себя почитала, хитростью гордилась, силой красовалась. И какой-то не́род меня обдурил. Что меня? Ведь город задурил! Сволочь! Это ведь он спор тот подстроил! Я почему про тварь озерную вспомнила? Потому что он сам на том вече говорил о ней, поведал, сколько кораблей она потопила и сколько людей погубила. А когда расходиться стали, тогда-то воевода и начал оскорблять меня. Я вспылила и вызвала его на спор.

— А что, у воеводы есть дочь или сестра, которую он хочет за Хотевита отдать?

— Нет! Не знаю. Не о том речь. Он ведь не меня хочет сгубить, а весь род Хотевита. Дед Хотевита прогнал князя из Велигорода, с тех пор нет тут князей. Но если Жирных обвинить в чем-то и выгнать их из малого вече, а еще беда какая будет грозить городу, тогда могут на время во главу поставить воеводу. Он недаром столько добра принес, разбойников всех вымел, пути наладил, земли расширил, подати с деревень и племен окрестных привозит хорошие. Уж и так говорили о нем, будто он как для себя старается. Но к Жирным так просто не подобраться, весь род живет по чести, богов славит, людей не обманывает. Вот он, наверное, порадовался, когда Хотевит такую невесту привез!

— Но то ведь на время… — робко заметил я.

— Если воевода хоть на денек во главе города встанет, его оттуда ничем уже не сковырнешь.

Эгиль распушил пальцами короткую бороду и рассмеялся.

— Эх, хорошо б это правдой было. Сели бы на сокола, перекинулись птицей и улетели отсюда.

— Да с чего бы? — возмутился я. — А как же серебро? Как же товар, что я отдал Хотевиту? Что, всё Жирным оставить? Они-то выкрутятся как-нибудь, а у нас только оружие и корабль. Даже жрем траву, точно скот!

— Добром еще успеем обрасти, — сказал Свистун.

— Вот уж нет! Я отсюда с пустыми руками не уйду! Дагна, мы уговор исполнили. Тварь поймали, в срок уложились, а что стухла вылюдь, так-то уже не наша вина. Теперь думай, как нам с Хотевитом встретиться и свое серебро у него забрать.

Дагна будто и не слышала наш разговор.

— Если убить воеводу, то дело само собой разрешится, — сказала она, полыхая взглядом. — Нас тут трое хельтов. Если тихо в город пробраться, так можно будет его убить.

Живодер оживился:

— Как в Сторборг! Сердце резать, дом жечь…

— Жену силой взять… — перебил я бритта. — Хватит! В Бриттланде мы хотя бы посвоей глупости изгоями стали, а тут всё делали, как надо, и всё едино — изгои. Больше я такую дурость творить не стану. И ты, Дагна, охолони. Ульверы тебе ничего не должны, а вот ты и Хотевит твой по самую шею увязли. За доброе имя плату брать не стану, свое хотя бы вернуть. Так что думай, как нам серебро вернуть.

— Но ты же руну получил, хельтом стал…

— То в уговор входило. И сердце твариное было наше. Ты еще и его обещала достать.

— Если поможешь, втрое заплачу, — пообещала она.

— Два десятка против города? Ну уж нет.Лучше подумай, куда пойдешь отсюда. Наши рожи вряд ли запомнили, а тебя в Велигороде, поди, каждая собака знает. Поймают и утопят во славу богини. Помоги с серебром, и мы тебя отвезем в другое место.

— Но как же Хотевит? Свадьба? — ее голос совсем стих.

И вдруг Дагна шарахнула рунной силой так, что листья с деревьев посыпались. Кажись, она только сейчас поняла, что воевода не просто прославил ее темной мрежницей и ворожеей, но еще и свадьбу с Хотевитом расстроил. И ее это разозлило гораздо сильнее.

А тут еще Велебор в разговор влез.

— Кай верно говорит. Какая уж нынче свадьба? Теперь Жирным нужно поскорее женить Хотевита на здешней девушке и просить прощения у люда велигородского, что привели темную мрежницу, сами того не зная. Скажут, что Хотевита заморочили крепко, но теперь ворожба снята, за что благодарность великая воеводе и людям живичским! Может, тогда Жирные и сумеют сохранить добро. Хотя всяко потеряют что-то.

Альрик вздохнул и сказал:

— Я Жирных, кроме Хотевита, не знаю, но, думаю, не вернут они ни серебра, ни товара нашего. Себе оставят, чтоб потери закрыть.

Я аж рот разинул от удивления.

— Да как же это? Дагна, ты ж говорила, что наш товар и близко не равен богатствам Жирных. Так чего б не поступить по чести? У меня ж и кожа с его словами есть, где сказано, сколько и чего он взял. Альрик, ты ж сам говорил, что с такой кожей Хотевит или его род вернут нам сполна!

— Верно говоришь да видишь ли, в чем беда: к кому ты пойдешь, если Жирные платить откажутся? Князя-то нет. Вече созовешь? На том вече тебя и забьют, как прихвостня темной мрежницы.

— Это если дотянутся, — не задумываясь, огрызнулся я.

А потом задумался. И впрямь, чтобы нам поверили, нужно, чтобы слова записанные кто-то услышал, а нас слушать не станут.

Мы проспорили до темноты. Дагна хотела всего и сразу: и замуж выйти, и убедить городской люд, что она не ворожея, и поймать еще одну тварь, чтоб показать ее в Раудборге, и увидеться с Хотевитом. Всё же баба есть баба. Вроде умная, а как до жениха дело дошло, так разом и поглупела. Чтоб уговорить ульверов на убийство воеводы, даже попыталась приманить их своим даром, да только я, завидев совершенно одуревшего Трудюра, вразумил их стаей. Такое я спустить с рук ей не мог, и так едва сдержался, чтоб не ударить, попросил Велебора убрать глупую бабу подальше от моих хирдманов.

Сам же хотел только одного: вернуть товар или деньги и уйти отсюда куда подальше. Хорошо, хоть это не Бриттланд, тут полно разных городов, и в каждой иной ярл, а вернее сказать, князь. Так что изгоями во всей Альфарики мы не станем. Ведь не может же так статься, что мы везде умудримся в немилость впасть!

Нет, по правде, я бы не отказался увидеть и воеводу, и людей, что Игуля забили. Увидеть, отрубить руки и подвесить за ноги где-нибудь на площади, чтоб знали, каково заговоры устраивать против северных хирдманов. Но не сейчас. Сейчас мы слишком слабы. Моя стая слишком мала. Я прямо ощущал, что мне нужно больше волков! Мой дар возьмет всех! Не два десятка, а все пять или шесть.

Я даже попытался взять в стаю того же Велебора или Вышату, но не мог их отыскать. Глазами вижу, а даром — нет. Жаль, я-то решил, что могу не только будить дар, но и набрасывать его на всех, кого пожелаю.

Не все ульверы были со мной согласны. Живодер, к примеру, хотел пробраться в город и прирезать воеводу. Отчаянный считал, что мы порвем всех и так. А Трудюр вдруг вспомнил про дочек хозяина, что приютил нас в Раудборге. Вдруг им тоже досталось от перепуганных горожан? Но когда Альрик, Простодушный и Коршун встали на мою сторону, все спорщики угомонились.

Потом мы долго обсуждали, как и кто пойдет в город, чтоб поговорить с Жирными. Я не собирался доверять слова Хотевита, начертанные на той самой коже, живичу. А если купец отберет? Я вообще ни с чем останусь. Конечно, из ульверов вызвался пойти Рысь, он при случае мог сказаться бриттом или прикинуться рабом, а рыжие и среди живичей встречаются. Коршун больше походил на сарапа, чем на норда. Но я тоже хотел пойти. Вот только среди живичей нет не только хельтов-баб, но и хельтов-юнцов. Так-то довольно волосы переплести иначе, убрать браслеты с цепями, снять слишком дорогой топор и одеть живичскую рубаху, и меня не отличить от других юнцов в Раудборге. Если бы не руны…

Тогда я и вспомнил про дар Рыси. Если мы будем в стае, я смогу скрыть если не всю свою силу, то хотя бы ее часть.

Сказал ульверам, что выждем несколько дней, пока Раудборг поуспокоится, а уж потом пойдем к Хотевиту. А сам с Леофсуном учился прятать свои руны.

— Попробуй сначала выпустить рунную силу, придавить меня ей, — говорил мне бритт. — Ага, видишь, само собой выходит. А теперь делай