этой главы, период союзничества, кажется, привел к росту межграничных контактов, особенно в сфере пассажирских и грузовых перевозок. Железная дорога, однако, функционировала как узкий коридор, почти не влиявший на окружающие его районы. Пассажиры поездов обычно ездили на большие расстояния между Шанхаем и Варшавой или Пхеньяном и Ленинградом, только ненадолго останавливаясь на границе для смены вагонов. Соответственно, железная дорога обеспечивала международный поток людей и товаров, тогда как местные и неформальные формы приграничной торговли не получили новой жизни.

Официальные ритуалы дружбы на обеих пограничных станциях, восторженно описанные в прессе пустыми фразами, не сблизили население двух берегов Аргуни. Когда местные жители с другого берега и приезжали, эти поездки были заранее официально организованы и тщательно расписаны государственными органами. Таким образом, контакты между жителями приграничья больше не были спонтанными – они ритуализовались. Официальная демонстрация дружбы подтверждала и усиливала различия между двумя народами, а не уменьшала их.

Формализованные межграничные связи объяснялись и демографическими изменениями, которые произошли на обеих сторонах Аргуни. Советская территория у международной границы была этнически гомогенизирована в 1930-х годах, а на китайском приграничье этот процесс произошел двумя десятилетиями позже. Москва способствовала этому – оба правительства сотрудничали в деле «репатриации» русских эмигрантов. Вместе с изгнанием русских из деревень Трехречья и города Маньчжурия китайское правительство начало ограничивать традиционные сферы жизнедеятельности кочевых скотоводов Хулун-Буира – настоящих жителей пограничья. Таким образом, посредством насильственной деномадизации, ограничения религиозных практик и запрета представителям российской диаспоры пользоваться русским языком Пекин атаковал последние символы пограничного единства и подавил еще теплящуюся тогда пограничную культуру.

Благодаря наплыву населения из глубины страны в обоих государствах возник новый вид пограничья, постепенно заменив коренных и квазикоренных жителей. Ханьские китайцы переселились на восточный берег Аргуни в результате похожих на сталинские политических кампаний. Иммиграционные стратегии на советском пограничье были менее жестокими в послевоенные десятилетия. Советские власти пытались привлечь новоселов, в основном используя экономические стимулы, и, судя по цифрам, не так преуспели в этом деле, как китайцы. Большинство колонистов были безразличны к традиционному пограничью, так как не имели опыта пересечения границы и не были знакомы с культурой и языком их нового окружения. Эти новые поселенцы уже не оспаривали установленный государством режим, а принимали его и следовали контурам политической границы.

Глава 7

НЕЗРИМЫЙ ВРАГ ЗА ЗАМЕРЗШЕЙ РЕКОЙ

В 1950-х годах над всей советско-китайской границей витала тема дружбы. Вскоре, однако, граница вновь превратилась в арену конфликта, на этот раз между двумя коммунистическими гигантами. Быстрое разрушение их союза, которое завершилось жесткими пограничными столкновениями на Уссури в марте 1969 года, изменило не только риторику, но и реальность повседневной жизни в пограничье. Жители Аргуни были разделены и изолированы сильнее, чем даже в неспокойные годы существования Маньчжоу-го. Только с середины 1980-х годов слабые признаки примирения обнадежили людей.

Под знаменем дружбы ли или вражды граница после 1949 года оставалась уродливым символом навязанной государственности, мрачным местом, заполненным солдатами и таможенниками. Рышард Капущинский, польский журналист-путешественник, приехав на советскую приграничную станцию Забайкальск в 1958 году, не смог обнаружить хоть какие-то признаки межнациональной дружбы. Несмотря на официальную риторику, его описание дает представление скорее о существующем жестком пограничном режиме:

Заграждения. Проволочные заграждения – вот что сразу бросается в глаза. Они торчат из снега, будто возносясь над ним – ровные бесконечные ряды колючей проволоки… Этот колючий, хищный заслон, растянувшийся вдоль границы, поначалу воспринимаешь как нелепую, сюрреалистическую выдумку: ну, кто и куда попробует через него пробраться – везде, куда ни кинь глазом, снежная пустыня, ни дорог, ни людей, а сугробы двухметровые, шагу нельзя ступить, однако эти заграждения хотят что-то тебе сказать, что-то сообщить. Да, они говорят: будь осторожен, ты пересекаешь границу другого мира. Отсюда уже не выберешься, не убежишь. Этот мир, где не шутят, мир приказов и послушания. Научись подчиняться, научись смирению, научись занимать как можно меньше места в пространстве. Лучше всего, выполняй то, что от тебя требуют. Лучше всего, помалкивай. Лучше всего, не задавай вопросов[730].

Впечатления польского журналиста и путешественника кажутся лишь субъективным мнением одного пассажира. Однако поляки, вьетнамцы, шведы и граждане различных стран вскоре стали основными пассажирами, пересекавшими границу. Их число во много раз превысило число путешественников из Советского Союза, или Китая, или даже жителей Приаргунья. Таким образом, вопрос, преувеличены ли наблюдения Капущинского, являются ли они вымыслом, как может показаться на первый взгляд, представляет для нас интерес.

Столицы к этому времени определяли локальные межграничные отношения, поэтому до того, как мы приступим к обсуждению изменения жизни в аргунском пограничье в период советско-китайского раскола, нужно кратко обрисовать события, произошедшие на уровне высокой политики. Критика Никитой Хрущевым Сталина на XX съезде КПСС в феврале 1956 года часто воспринимается как переломный момент в истории советско-китайского союза, приведший ко второй фазе вражды. Мао воспринял разоблачения Хрущева как угрозу, так как китайское сталинистское руководство идеологически оправдывало действия своего режима ролью Сталина в советской истории. В последующие годы глубокие разногласия в идеологической, экономической, военной сферах, в вопросах пограничных территорий, международной политики и лидерства в коммунистическом мире приводили к бурным дипломатическим столкновениям и публичным выпадам[731]. В 1960 году двусторонняя торговля оказалась в свободном падении, и Москва отозвала советских специалистов из Китая[732]. Весной и летом 1962 года пограничный инцидент в Синьцзяно-Уйгурском автономном районе, в ходе которого около шестидесяти тысяч человек незаконно пересекли границу, направившись в Советский Союз, обнажил неурегулированные проблемы между двумя режимами[733]. Другой проблемой стало требование СССР к Китаю заплатить компенсацию за оказанную помощь. Именно необходимость осуществления китайским правительством крупных выплат стала национальным мифом, который использовался для объяснения голода, настигшего сельский Китай[734]. Ситуация усугубилась, когда Москва уступила США во время Карибского кризиса в октябре 1962 года, тогда как Пекин одержал победу в ходе Китайско-индийской пограничной войны, которая произошла практически в то же самое время, что придало Мао Цзэдуну уверенности в его риторической войне против советского доминирования. Испытания первой атомной бомбы Китаем в 1964 году, решение Мао прекратить партийные отношения в 1966 году и введение войск стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году еще сильнее ускорили ухудшение отношений[735].

Конфликт завершился жесткими пограничными столкновениями на неизвестном доселе острове Даманский на реке Уссури в марте 1969 года. Существует бесчисленное множество факторов, начиная с местных столкновений и внутренней политики и заканчивая международным давлением, побудивших Китай начать атаку[736]. Столкновения на замерзшей пограничной реке выявили две проблемы. Первая – заново возникли разногласия по поводу демаркационных линий, которые Пекин использовал в своих политических целях[737]. Вторая проблема заключалась в том, что боевые действия обозначили серьезную перестановку сил в холодной войне. Пограничные стычки на Уссури могут рассматриваться как сообщение, переданное Пекином в Вашингтон, о том, что советско-китайскому союзу пришел конец, что, в свою очередь, открывает возможности для нового сотрудничества[738].

В 1970-х годах страны снова обменялись послами, возобновили пограничные переговоры и восстановили двустороннюю торговлю в незначительном масштабе, однако никакого существенного сближения Москвы и Пекина не наблюдалось. Ситуация снова грозила выйти из-под контроля, когда Вьетнам – союзник Москвы – в ноябре 1978 года напал на Камбоджу – зависимое от Пекина государство. Китайское руководство в ответ в начале 1979 года развернуло карательную кампанию против Вьетнама. Эти конфликты в Юго-Восточной Азии, а также ввод советских войск в Афганистан в 1979 году вновь ухудшили отношения между двумя коммунистическими странами[739].

В данной главе рассматривается то, как разрыв между Пекином и Москвой оказал существенное влияние на ситуацию вдоль границы, напрямую и опосредованно отразившись на жизни населения этого региона. Два вооруженных до зубов коммунистических режима столкнулись на границе, постоянно усиливая свою военную мощь, которая значительно превзошла силы, имевшиеся у стран во время советско-японской гонки вооружений в 1930-х годах. Пропагандистские кампании возродили старые темы инфильтрации, саботажа, шпионажа и дезинформации, легитимируя границу как пространство вражды.