Его силы не хватит. Ни силы, ни воли, ни отчаяния, ни доброты. Его жертва будет бессмысленной и нечестной. А Григорий и Астра, машины которых прямо сейчас мчатся по заброшенной дороге, не успеют. А если даже успеют, то тоже ничего не смогут сделать. И Харон с Милой тоже не успеют, хотя они уже совсем близко. Все эти чудесные люди погибнут за нее и по ее вине. Потому что по оврагу уже скользят спущенные с поводка голодные и нетерпеливые тени. Десятки теней! Как только эти твари почуют первую кровь, битва будет проиграна.

Обеими руками Лера уперлась в стекло. Отсюда, из своей призрачной темницы, она не могла достучаться до бодрствующего и полного решимости Мирона, но, возможно, она сможет достучаться до реальности по ту сторону окна.

– Цербер, отойди подальше, – сказала Лера и со всей силы врезала кулаком по стеклу…

…Лобовое стекло «Скорой» пошло сетью трещин, словно в него бросили камень.

…Лера ударила второй раз. Теперь она видела тех, кто сидел в кабине. Константин за рулем, рядом Марта. Оба одеты в синюю медицинскую униформу. Во взглядах обоих – удивление и тревога. А за сетью стремительно расползающихся трещин в свете фар посреди дороги – одинокая фигура готового на все Мирона…

…Лера ударила в третий раз, и лобовое стекло разлетелось на сотни осколков. И лобовое стекло, и оконное. Закрываясь руками от летящих в нее осколков, Лера закричала, отшатнулась и упала.

Ее падение было стремительным и закончилось не на каменном полу замка, а на сырой, пахнущей прелыми листьями земле, под железной каталкой с беспомощно крутящимися в воздухе колесами. Ее падение закончилось под истошный, дикий вой, который не может и не должно издавать человеческое горло. Ее падение закончилось автокатастрофой и реальностью.

Лера выползла из-под каталки, осмотрелась. Это место было ей знакомо. В этом месте она едва не умерла в первый раз. Едва не умерла в первый, и почти умерла во второй. Так иронично! Рядом в темноте вспыхнули два красных огня, и сразу стало легче. Цербер нырнул вслед за ней из выдуманной реальности в настоящую.

Ухватившись за теплый бок «Скорой», Лера поднялась на ноги, медленно двинулась вперед, туда, где тоскливо и безысходно выл какой-то дикий зверь. Цербер предупреждающе зарычал, но она не обратила на него внимания. Она должна понимать, должна видеть…

…Марту выбросило из кабины. Она лежала на мягкой подушке из мха и смотрела в небо. Из-под ее подбородка торчал осколок стекла. Того самого стекла, которое должно было разбиться безопасно, не оставляя острых осколков. Разбилось опасно. Смертельно опасно.

Над Мартой стоял на коленях Константин. В нем мало что осталось от прежнего белозубого и белокурого принца. В нем мало что осталось от человека. Он выл, запрокинув искаженной мукой лицо к желтой луне. И в этой своей тоскливой безысходности он был больше похож на оборотня, чем на первородного вампира. Впрочем, что Лера вообще знала о первородных вампирах?..

Вой оборвался внезапно, и в воцарившейся тишине послышался тот самый уже знакомый Лере щелчок ломающихся лицевых костей. Константин трансформировался стремительно и, кажется, необратимо, окончательно превращался в смертельно опасного зверя. Со страдальческим и одновременно голодным стоном он выдернул осколок из шеи Марты. Струя крови залила его лицо, то, что когда-то было лицом. Длинные клыки с мерзким чавканьем вонзились в шею Марты. Если у нее и был минимальный шанс, то его не стало в этот самый момент. Если Константин и планировал обратить ее в красивую, никогда не стареющую, почти первородную богиню, то просчитался. Или не рассчитал собственные силы. Или не справился с голодом. Или просто сошел с ума от горя. Этих «или» было так много, что Лера сбилась со счета. Они закончились в тот самый момент, когда оторванная голова Марты покатилась по земле, подпрыгивая на моховых кочках, натыкаясь широко распахнутыми глазами на ощетинившиеся сучьями кусты.

Нужно было уходить, бежать отсюда, пока есть время, но Лера оставалась на месте, завороженно наблюдая, как медленно-медленно расправляет плечи залитое кровью красноглазое существо, как обводит овраг ничего не видящим взглядом, как принюхивается по-звериному и ухмыляется сумасшедшей, теперь уже точно сумасшедшей улыбкой. А потом издает едва различимый мелодичный звук, лишь отдаленно похожий на свист. Таким свистом хозяин подзывает к себе псов. Или голодных вурдалаков…

– Ты здесь, мертворожденная! – Его голос изменился, трансформировался вслед за костями черепа и голосовыми связками. Скорее рычание, чем человеческий крик. – Ты здесь, я тебя чую!

Лера тоже чуяла, исколотой невидимыми осколками кожей чувствовала, как с одной стороны бежали по склону оврага люди, а с другой наползала темная урчащая туча упырей. Ей хватит силы, чтобы остановить тучу. Хотя бы часть из них она сможет прижать, придавить к земле горячим воздухом, который прямо сейчас закручивался у ее ног сотнями маленьких торнадо. Пока еще маленьких, но если сосредоточиться, если закрыть глаза, то сотня маленьких может превратиться в один большой, смертельно опасный.

И Лера закрыла глаза, нашла в образовавшейся темноте источник силы, прислушалась к ласковому шепоту лощины, к поднимающейся внутри теплой волне.

Больно и колко ей стало в тот самый момент, когда волна добралась до ее макушки. Больно и колко, и жарко где-то справа, под ребром. И обидно, что ее остановили, что не позволили закончить начатое. И громко от свирепого звериного рыка и отчаянного человеческого визга. Лера открыла глаза и обернулась. За ее спиной стояла Розалия. В правой руке она сжимала нож, а в левой – что-то окровавленное, опутанное белыми нитями, с черными дырами вместо глаз, с разорванными сосудами. Что-то некогда бывшее прекрасным, а ставшее отвратительным до омерзения. В глазах у Розалии плескалось безумие. Не инфернальное безумие Константина, а обычное человеческое.

– Мразь, – с улыбкой процедила Розалия и снова замахнулась ножом.

Призрачная тень призрачного Цербера с яростным рычанием прыгнула на нее из темноты. Цербер не промахнулся, но пролетел насквозь. Раскачиваясь из стороны в сторону, Розалия оглянулась и уронила сначала окровавленный нож, а потом и окровавленную голову своей мертвой дочери.

– Мразь, – снова процедила Розалия и сделала шаг к Лере, а потом застыла, нелепо дернулась, оказавшись нанизанной на что-то острое, хищно поблескивавшее в лунном свете. – Девочка моя мертва, – горестно прошептала Розалия и коснулась сухими старушечьими пальцами этого хищного и острого, опустилась на колени перед Лерой.

Лера тоже опустилась на колени, а потом медленно-медленно завалилась на правый бок. Лучше бы, наверное, на левый, потому что в правом полыхал огонь, и булькало, просачиваясь сквозь пальцы, что-то горячее, но уж как есть… Какая к черту разница, на каком боку умирать?..

В глазах потемнело, и боль уже почти не жгла. А земля оказалась мягкая и приятно прохладная. А шепот лощины оказался так похож на колыбельную.

– Баю-бай, наша детка… Засыпай крепко-крепко…

И Лера была готова заснуть, но ей не дали – тормошили, что-то кричали, пытаясь прорваться к ней сквозь спасительную завесу колыбельной. Ее ощупывали и гладили по лицу. Ее звали по имени, а у нее не было больше никаких сил, чтобы отозваться. Она лежала на мягкой земле, точно в колыбели, и чувствовала, как колыбель эта едва заметно подрагивала, раскачивалась из стороны в сторону, успокаивала, уговаривала больше не бояться…

Глава 33

До чего же глубокий, почти бездонный был этот чертов овраг! Он словно противился чужому вторжению, не пускал и выталкивал Мирона обратно на старую дорогу. А там, внизу, на самом дне, дико выло какое-то существо и поверженным Левиафаном лежала опрокинутая «Скорая». А в «Скорой» была его Лера. Живая или мертвая…

Где-то вверху завизжали тормоза, послышались голоса: один женский, второй мужской. Харон, как и обещал, пришел на помощь. А Милочка, вопреки обещаниям, не осталась в безопасности. Мирон больше ничего не слушал и не слышал. Он спускался по крутому склон оврага, как альпинист, спускающийся в жерло претворяющегося спящим вулкана. В солнечном сплетении полыхал пожар дурного предчувствия, за спиной болтался рюкзак. А потом раздался жуткий, нечеловеческий какой-то голос:

– Ты здесь, мертворожденная! Ты здесь, я тебя чую!

А Мирон не чуял! Не чуял, не слышал и не видел! Он не мог помочь! Он мог только скользить по этому бесконечному склону и надеяться, что все еще можно исправить.

…На него напали снизу, схватили за ногу, закогтили с радостным урчанием, рванули с такой силой, что он не устоял, кубарем полетел вниз в непроглядную черную пропасть. Он летел, а голодная, клацающая челюстями, визжащая тварь летела рядом, полосовала когтями и Миронову одежду, и кожу. В ворох прошлогодних листьев они