и окровавленной рубахе, с растрепанными волосами, с яростным блеском походных костров в глазах.

– Ей нужна операция.

– Раз нужна, значит, будет! Ты позволишь? – Григорий подошел к Лере, легко, как пушинку, подхватил ее на руки, сказал: – Жду вас наверху, поспешите!

И исчез! Вывалился в темноту вместе с Лерой на руках. Мирон тоже вывалился, но не увидел ничего, кроме догорающего побоища. Это было зрелище, которое заставило его замереть и потерять дар речи. Это было то, о чем принято слагать легенды. Сначала он увидел Астру и Милочку. Они стояли, обнявшись, и завороженно наблюдали за тем, как огромный трехглавый пес прижимает к земле извивающееся, окровавленное тело, как рвет его когтями и клыками и забивает в землю все глубже и глубже. А тело воет и выкрикивает что-то то на русском, то на немецком, то и вовсе на каком-то непонятном языке. И в этой агонии видится уже не одно существо, а целая череда сменяющих друг друга, безуспешно рвущихся из ада тварей. Но все эти визги, рыки и стоны глушит успокаивающий и победный шепот Гремучей лощины. А потом откуда-то сверху послышался громкий голос Григория:

– Ребята, поспешите! Мы вас ждем!

– Идите! – Обернулась и помахала им рукой Астра. – Дальше будет неинтересно!

– Да что вы встали, как истуканы! – крикнула им Милочка и воинственно махнула дробовиком.

– Амазонка, – с гордостью сказал Харон и помчался вверх по склону оврага.

Глава 34

В камине полыхал огонь, в хрустальных вазах благоухали розы, ковер на каменном полу был пушист и цветист, босые Мироновы ноги утопали в нем по самые щиколотки. Наверное, поэтому та, что сидела в викторианском кресле, не услышала его шаги.

– Эй! – позвал Мирон, обходя кресло. – Я тут мимо проходил…

Она не дала ему договорить, вскочила на ноги, с тихим то ли стоном, то ли всхлипом повисла у него на шее, прижалась щекой к его груди.

– Ты пришел, – сказала шепотом и тут же отстранилась, с тревогой заглянула ему в глаза, спросила: – Раз я снова здесь, значит я опять…

Наверное, она хотела сказать «в коме» или даже «умерла», но Мирон ей не позволил, притянул к себе, поцеловал в стриженую макушку.

– Ты отходишь от наркоза, – сказал быстро и решительно. – У тебя медикаментозный сон. Операция закончилась пару часов назад, прошла успешно, ни одного жизненно важного органа ты не потеряла, я специально все пересчитал. Пару литров крови тебе уже восполнили, но первое время тебя будет штормить, а рана будет болеть. Потерпишь?

– А ты? – спросила Лера, игнорируя это его «потерпишь». – Что с тобой, почему ты здесь?

– У меня тоже медикаментозный сон! – сказал Мирон гордо. – Впервые в жизни воспользовался служебным положением и засандалил себе снотворное.

– Зачем?

– Ну ты даешь! – Он снова поцеловал ее в макушку. – А кто бы рассказал тебе о том, как все прошло? Сидела бы тут в неведении, напридумывала бы себе всякого!

– А как все прошло? – Она снова отстранилась и снова заглянула ему в глаза.

– Если кратко, то наши победили, – сказал Мирон, подхватывая ее на руки и усаживаясь в викторианское кресло. – Ты выжила. Цербер воплотился и развоплотил Константина. Кстати, подготовься к встрече со своим любимцем. Таки у него на самом деле три головы!

Лера улыбнулась, потерлась щекой о ворот Мироновосорочки. Сразу сделалось щекотно и радостно, и мысли в голову полезли какие-то совсем уж несерьезные, и организм встрепенулся, несмотря на принятое снотворное.

– Розалия и Марта, – продолжил он, пытаясь не думать о том, какая горячая у нее кожа, как вкусно от нее пахнет то ли розами, то ли жасмином, то ли вообще какими-то неведомыми цветочками, – они…

– Я знаю, – сказала Лера. – Я видела и помню.

– Значит, на сей раз обошлось без амнезии.

– На сей раз обошлось. А остальные? Харон и Мила? Григорий и Астра?

– О, с этими тоже полный порядок! Все живы-здоровы, отделались легкими порезами и царапинами. Собственно, после появления на сцене твоей дивной собачки бой закончился так стремительно, что лично я толком ничего не разглядел. Лера, ты бы видела Милу с дробовиком! Харон до сих пор не может прийти в себя от восторга и благоговения.

– Дробовик тоже был? – спросила она и улыбнулась.

– Лера! – сказал Мирон с укором и аккуратненько, незаметненько спустил с ее плеча тонкую бретельку то ли платья, то ли сарафана, то ли сорочки. – Там было всякое! Там было такое, что Голливуд отдыхает! Начало этого блокбастера ты застала, а ближе к середине вдруг решила умереть, отвлекла меня и от просмотра, и от участия. – Вторая бретелька упала с острого Лериного плеча сама, словно бы случайно. Или не случайно? Что он понимает в дамских бретельках? – А финал я увидел лишь краем глаза. Одним словом, не получилось у меня проявить в полной мере все свои рыцарские качества! – Мирон вздохнул, воззрился в вырез то ли платья, то ли сарафана, то ли сорочки. Раньше, всего пару минут назад, вырез этот был куда целомудреннее, а теперь поди ж ты! А теперь ему сплошные мучения, и страдания!

– Лера! – строго и требовательно сказал он.

– Мирон? – улыбнулась она такой улыбкой, что мучения и страдания тут же преумножились.

– Лера, я, конечно, могу ошибаться, но сдается мне, что ты меня сейчас коварно соблазняешь.

– Вообще не коварно, – сказала она, и от целомудрия в ее то ли платье, то ли сарафане, то ли сорочке не осталось ровным счетом ничего! Прозрачненькое все стало, тонюсенькое…

– Но соблазняешь? – спросил Мирон с надеждой.

– Определенно! – Лера снова улыбнулась.

– А кровать в твоем замке есть? – Не выпуская Леру из рук, он выбрался из кресла. – Я, знаешь ли, малость ушибленный на поле боя, а ты вообще воскрешенная. Нам бы на первый раз что-нибудь мягонькое.

Может Лера и организовала где-то в недрах замка кровать, но они до нее так и не добрались. Им вдруг как-то сразу стало не до поисков и сибаритства! Их вполне устроил пушистый персидский ковер.

Эпилог

Свадьбу Харона и Милочки решили отметить в загородном доме. Отмечали скромно, можно сказать, в кругу семьи. Но это не помешало Милочке выглядеть сногсшибательно в подвенечном платье цвета экрю. Про цвет экрю Мирон узнал от Астры, которая принимала самое непосредственное участие в выборе и платья, и цвета. Она даже специально летала на шопинг и какое-то там биеннале в Милан, искала «то самое платье» и вдохновение. Милочка и Лера летали вместе с ней. Ба, кстати, тоже! Потому что ни один шопинг, ни одно культурное мероприятие не могло обойтись без Ба! Она как-то поразительно быстро спелась с Астрой и Милочкой. А в Лере так и вовсе души не чаяла, называла ее «своей девочкой» и при каждом удобном и неудобном случае намекала Мирону, что пора бы уже остепениться и взяться за ум. Мирон обещал, Лера улыбалась, Ба хмурилась, но в целом была довольна тем, как развиваются события. Она даже к Харону стала относиться со сдержанным пониманием. Она даже разрешила Мирону брать с него пример. Особенно в вопросах, касающихся семейных ценностей!

В общем, девочки улетели на биеннале, что бы это ни значило, а мужики в лице счастливого жениха, Мирона и Григория на целых три дня были предоставлены сами себе. Темный пес, который с одинаковым энтузиазмом отзывался и на Горыныча, и на Цербера, и на Костяную башку, и на «моего сладкого мальчика», остался в суровом мужском кругу. После воплощения с Цербером время от времени случались некоторые проблемы: он был слишком велик и слишком инфернален для простой обывательской жизни. Решение проблемы подсказал Григорий, припомнив, что Темный пес умеет трансформироваться сразу в трех собак. Одну из них, ту, что с обычной головой, с очень большой натяжкой можно было выдать за представителя какой-нибудь редчайшей, свежевыведенной породы. А две другие оставались призрачными, до безобразия любопытными и пронырливыми. Мирону с Лерой даже пришлось устанавливать границы дозволенного для «сладкого мальчика», потому что мало приятного поутру обнаружить в своей кровати потягивающегося и хитро зыркающего красными глазюками призрачного, черепастого монстра. Или двух сразу!

Пока девочки летали на биеннале, мужики держали военный совет. Или, скорее сказать, подводили итоги минувшего года. Это был во всех отношениях хлопотный год. Городу он запомнился «жуткой резней в Гремучей лощине», а следственным органам – страшной головной болью и множеством уголовных дел, которые грозили навсегда перейти в разряд «висяков». Сошлись на самой безопасной и самой туманной версии произошедшего: в усадьбе Гремучий ручей орудовала некая международная секта, лидером которой являлась иностранная гражданка Марта Литте, а так же ее мать, Розалия Литте. В результате преступной деятельности этих гражданок был совершен ряд