он его, Михайлу, бог знает за что и, как на смерть шел, наказывал ему за волю до последнего биться. А ему вот, как у него невесту отняли, так и воля не мила стала. Нет, не будет того. Не отступится он. Ноне перво наперво ляхов проклятых прогнать надо, чтоб наша земля сама по себе жила, из чужих рук не смотрела. А там – ну, не Дмитрий Иваныч, как он прежде чаял, – другой какой царь праведный поглядит, как за родную землю весь народ черный кровь проливал, и скажет: «Не хочу я, чтоб на моей земле, политой русской кровью, один одного обижал, чтоб бояре мужиков насмерть засекали, за людей не почитали. Пускай ноне все вольные будут!»

Даже будто легче немного на душе у Михайлы стало. Наверно, Марфуша за них теперь молится, чтоб они ляхов прогнали. Вот и он за то же биться станет. А сложит голову под Москвой, так тому и быть. На том и порешил Михайла. Никто и не узнал, что он сбежать собирался. Степка лишь все на него поглядывал. Думал: неужто так ничего и не испробует? Хоть бы дядьку отругал покрепче.

А Михайла ничего – всю работу справляет, словно ничего и не случилось. Видно, не так уж сильно слюбились они. И Марфуша слушать про него не захотела, и он – словно так и надо. Ну их! Из чего он-то старался, из кожи лез? Хоть бы спасибо сказал Михайла. Чорт его разберет! Ну, не хочет – не надо. Дурак он будет, Степка, коли вперед за кого ни есть расшибаться станет. Только лишь дядька отругал, да князь выпороть посулился.

На другой день велел князь на Кострому выступать. Наперед не так большой отряд послал. Михайла попросился его пустить, как он только вчерашний день туда ездил – неужто вчерашний? – Михайле казалось, что целый век с тех пор прошел. Князь разрешил Михайле итти. Михайла ему вечор весть привез, что народ весь почитай за них. Воевода уговаривает королевичу Владиславу присягать, а народ не хочет. Не дадут костромичи своему воеводе Шереметеву на ополченье ударить. Князь Михайле и приказал отряд вести.

Как подходили они к Костроме, там у самых ворот бой шел. Воевода Шереметев стрельцов вывел, чтоб ополченье расколотить. Думал – мужиков ведет Пожарский, – где им против стрельцов? А как со стрельцами к воротам подошел, на него со всех сторон свой костромской черный народ кинулся, ну и посадские многие – с кольями, с топорами, с вилами. Ополченье подходит, а они и не видят, меж собой дерутся. Михайле вспомнилось, как болотниковская рать под Москвой со стрельцами билась – тоже больше черный народ, ну, и казаки, правда. Шереметеву уж не до ополченья, со своими впору справиться, – так они круто на стрельцов наскакивали. Михайла оставил было своих на пустыре, за воротами. А там видит – вовсе плохо Шереметеву приходится. Стрельцы не так охотно за него бились, больше свою шкуру спасали. Видно, Владислав-то и им не по сердцу был. А когда против воли войско бьется, силы в нем нет. Что Шереметев ни приказывает, они всё назад отходят. Наконец чуть что не один Шереметев остался, только небольшая кучка с ним. Костромичи вовсе остервенились, так с топорами на него и лезут.

Тут Михайла своих ввел, велел живым Шереметева в полон забрать. Так Пожарский наказывал. Как они в ворота вошли, – горожане их заранее открыли, караул перебили, – так народ стал шапками махать, а Михайла приказал окружить Шереметева. Тот и сам рад был им сдаться – всё не на месте в клочья разорвут. Как заметили костромичи, что жив остался Шереметев, крик подняли:

– Пошто отбили перебежчика? Руби его! Ляхам дьявол передался! Веру нашу рушит! Королевичу ихнему присягать велел!

Михайла вперед выехал.

– Небось! – крикнул он. – Не помирволит ему Пожарский! Сам он тотчас подходит и все воинство с ним. Глядите – сила какая! Ведите того изменника сами на воеводский двор, в яму бросьте да сторожите хорошеньки. Пожарский его ране допросит, кто тут еще ляшские угодники есть, чтоб под корень ту падаль вывести. А там все одно и его прикончит.

Костромичи затихли. Десятка три вызвались, скрутили воеводу и повели сторожить. А стрельцы один по одному выходили, просили Михайлу поговорить за них князю Пожарскому. Сам он видел, что не своей волей они шли. Рады-радешеньки они с ляхами биться. Пускай князь их ноне же с передовой ратью на Москву шлет. Увидает, как они биться станут.

Тем временем и все ополченье стало подходить. Михайла выехал к Пожарскому и рассказал, что тут было. Князь его благодарил, сказал, что и дальше Михайлу с передовыми ратями посылать будет. А Михайле только того и надо было. На месте не сидеть. В деле все время быть.

В Костроме Михайла разыскал наконец своих приятелей-обозчиков. Очень он им обрадовался. Вспомнили давние времена, когда они вместе бились за волю. Михайла удивился, как это их князь или княгиня отпустили. Невежка рассказал, как им помог Козьма Миныч.

– Ну и голова наш Козьма Миныч! – удивлялся он. Ведь экую рать поднял! У Болотникова и половины не было. И народ-то все разный, со всех концов Руси понашло! Каждого одень, каждого накорми. А гляди, порядок какой. Не мимо сказано: орда ханом держится… Пожарский, может, и большой воевода, а без нашего Козьмы Миныча как без рук. Все у нас в ополченье так понимают. В Костроме ополченье недолго пробыло. Как отдохнули да Козьма Миныч с новыми костромскими охотниками разобрался, так и двинулись на Ярославль. А все-таки Козьма Миныч сказал князю Пожарскому, что хоть и много казны они собрали, ополченцев всем ублаготворили и еще есть у него в запасе казна, а все не сильно богато. Надо бы заранее пополнить. Сборы-то в дороге не так способно вести, как на месте. Наказывал он старостам в Нижнем, чтоб рук не покладали, не всех же они обложить успели. Ну, а все-таки боится он, что без него не так круто они с богатеев брать будут. Эти-то не всегда по доброй воле с казной расстаются. Припугнуть надо, а кого для острастки в холодную посадить или на торгу батогами побить. Ну, решатся ли на то старосты, бог весть.

Пожарский рассердился даже.

– К чему ты эту речь ведешь, Козьма Миныч? Чего ж ране не говорил, что не надежны в Нижнем старосты. Сменить надо было.

– Эх, князь, против рубля кто надежен? Мало есть таких.

– Ну так что ж? Или задумал назад