ворочаться, в Нижний, сборы там налаживать? Кто же без тебя ополченские дела ведать будет?

– Да не к тому я вовсе, князь. Не отстану я от ополчения. Иное я задумал.

Пожарский усмехнулся. Знал он, что зря Козьма Миныч разговаривать не любил. Верно, уж надумал что-нибудь.

Так и вышло. На походе где же по грошам собирать. То сперва надо было, как только сзывать ополченье принялись, чтоб каждый всем нутром чуял, что и его тут копейка есть, что свое кровное дело вершится – народными силами, на народные денежки. А уж как выступили, каждый думает: ну, слава господу, справились, может, стало быть, и без меня обойдутся. Такой ретивости и нет. Вот тут-то и надо подумать, как бы ополчению от той остуды беды не было.

– Не знаю, приметил ли ты, князь, что до сей поры больших богачей я не сильно нудил. А коли приметил, думал, может, – жалею я их. А у меня своя дума была. Не так их много, зато не по грошам с их и собирать. Хоть бы взять Строгановы. Ведь по их-то делам Москву освободить, дороги очистить, ведь это весь их оборот спасти. Этакая смута им смерть. Они первей всех за порядок стояли. Недаром еще царь Василий Шуйский им жалованную грамоту дал, с «вичем» [С «вичем», – значит, Иван Максимович, а не Максимов. Раньше с «вичем» писались только бояре, а крестьяне и купцы нет. – Прим. ред.] писаться велел, – против вора они помогали ему. А ноне не один вор нашу землю зорит – и ляхи, и литовцы, и свой же брат – казаки. Коли не помочь, вовсе наше царство ляхам поддается. А Строгановым оттого пропадать. Заклюют их иноземные купцы. Вот и надо к ним послать, все объяснить, и не рать от себя просить прислать, а казны на все ополченье наше.

Пожарский посмотрел на Козьму Миныча.

«Голова, – подумал он. Обо всем во-время подумает», а ему сказал только:

– Посылай, Козьма Миныч. Это ты ладно надумал.

Ладно и вышло. Больше четырех тысяч рублей дали сразу Строгановы. Поняли. И с других богатеев сумел взять Козьма Миныч, и ополченье ни в чем недостатка не знало.

Часть четвертая. За Москву

I

В Ярославле немало времени простояло ополченье. Все лето 1612 года. Но стояло оно не зря. На Москву надо было наверняка итти, чтоб ниоткуда никакой помехи не вышло.

Прежде всего послал Пожарский рать в Суздаль занял тот, город, чтоб уж с юга ничего не опасаться. Не было у него полной веры в казаков, хотя Авраамий Палицын из Троице-Сергеева монастыря и звал ополченье помогать казакам гнать ляхов. И князь Трубецкой присылал Пожарскому в Ярославль грамоту, что они готовы биться с ляхами до последнего вместе с нижегородским ополчением. Ну, а Заруцкий не присылал. А главное-то дело в нем и было. Казаки за ним больше всего шли.

А тут прошел слух, что появился снова Дмитрий и хочет добывать царство. Кабы не такое страшное да смутное время на Руси было, на посмех бы то всему народу было. Как же? Раз в Угличе царевича Дмитрия зарезали. А потом на Москву будто опять тот же царевич пришел. В Москве вновь убили его, три дня на Красной площади тело лежало – видали все. И опять будто воскрес, в Стародубе объявился. Вновь на Москву пошел. В Тушине чуть не два года стоял, больше половины городов русских ему оброк платили, за царя почитали. В Калугу оттуда сбежал с казаками, Москву взять ладил. В Калуге же снова убил его князь Урусов. Голову отсек – все ведали. И вдруг вновь объявился, сразу в двух местах – в Ивангороде и во Пскове. И Заруцкий под Москвой псковскому Дмитрию присягать велел. Будто как верил, что то опять настоящий Дмитрий. Гонцов посылал, и те будто признали его. Тот же де, в Калуге был… А малое время спустя прислал Заруцкий сказать, что ошибся он, не Дмитрий то вовсе, и готов Заруцкий с нижегородским ополченьем заодно биться против ляхов.

Не дал ему веры Пожарский. И недаром. Неверный человек он был. Один раз пошел князь Пожарский в съезжую избу смотреть пушки, что они на Москву отправляли. Народу во двор набилось – не пройти. Любопытно всем. Стал князь выбираться, а на него казак один как кинется с ножом. Мало не проткнул живот, да промахнулся. А народ его схватил, чуть не разорвал. Пожарский уж его отстоял. На допросе признался он, что Заруцкий его подослал.

После того, понятное дело, не давали ополченцы веры казаками. Иное дело черный народ и посадские тоже. Те все охотой за Пожарским шли, любили его, верили, что с ним они Москву освободят.

И Пожарский не только ополченье вел, он и сейчас, пока еще в Москве ляхи сидели, старался порядок по всей земле установить, повсюду гонцов слал, чтобы друг другу города помогали и ополченье не забывали. Даже с далекой Сибирью он сносился. Дошло до него, что там со сборами плохо. Не посылают им из других городов сборы, сколько положено, нечем служилым платить. Тотчас же отправил князь в Верхотурье грамоту воеводам Степану Годунову да Ивану Михалычу Плещееву.

«Ныне по указу всей земли, – писал он, – на нынешний на 7120 год [1612 – Прим. ред.] Сибирских городов служивым людем на жалованье деньги и хлеб велено послати с Перми, с Вятки, с Соли Вычегодцкой по указной росписи. И как, господа, к вам ся грамота придет, а из тех городов денег и хлебных запасов в Сибирь на Верхотурье на нонешний на 7120 год приказные и всякие жилецкие люди на Верхотурье не пришлют, а учнут тех городов всякие торговые люди приезжать к вам на Верхотурье, со всяким товаром, и вам бы, господа, тех городов торговых и всяких людей велети имать [Хватать – Прим. ред.] и те деньги и хлебные запасы велети на них доправити по указной росписи, каковая к вам послана».

Значит, если города не посылали в Сибирь на жалованье служилым людям, сколько с них положено, за это должны были отвечать богатые купцы, приезжавшие из тех ослушных городов в Сибирь торговать. Их хватали и взыскивали с них положенные с тех городов деньги и хлеб. После этого уж сами купцы смотрели, чтоб их города во-время посылали назначенные с них сборы.

А города по своей воле ссылались между собой о том, как помогать русскому государству в такое