путешественников соотечественниками сартами, было отличное. Кроме нескольких просторных сакель здесь быль прекрасный и обширный фруктовый сад, так что утомлённые путники с наслаждением расположились в тени абрикосовых, шелковичных и персиковых деревьев. Однако не тут-то было.

Не успели казаки развьючить верблюдов, как появились двое китайских полицейских и с наглостью полезли осматривать вещи. Николай Михайлович их резко остановил, и непрошеные „ревизоры“ были изгнаны и уехали с угрозами и ругательствами. Во избежание повторения подобной истории, Пржевальский послал переводчика Абдула и двух торговых аксакалов[318] в китайское управление заявить о случившемся и потребовал, чтобы солдатам запрещены были подобный дерзкие выходки. Посланная делегация отправилась в крепость Янги-шар и сделала, как им было приказано, заявление в Управе и отправились в обратный путь. Но на обратном пути на них напали китайские солдаты и стали их избивать.

Абдул-Юсупов, вырвавшись из рук солдат, бросился обратно в крепость, а оба аксакала, совершенно растерянные, прискакали на бивуак экспедиции, и оповестили о нападении на них китайцев. Через несколько минут приехал и Абдул в сопровождении китайского чиновника, посланного амбанем. Китаец стал извиняться и уверять Пржевальского, что виновные будут наказаны. Николай Михайлович понимал, что это только слова, не подкреплённые реальными действиями, и объявил чиновнику, что оставит это дело только в том случае, если дерзкие солдаты здесь же прилюдно на его глазах будут наказаны и попросят прощения у переводчика и у обоих аксакалов.

На всякий случай, понимая накал обстановки, Пржевальский немедленно перенёс свой лагерь на открытый луг, на берегу Юрун-каша, где легче было бы отражать атаку от большого количества внезапно нападавших солдат. Он принял и превентивные меры психологического давления на дерзких китайских солдат. С этой целью он, под командой двух офицеров Роборовского и Козлова, отправил в людное место отделение вооружённых казаков, а с ними и потерпевшего переводчика Абдула, „прогуляться“ перед глазами местного населения.

Посланные были вооружены современными по тому времени скорострельными винтовками с примкнутыми к ним штыками и несли с собою каждый по сотне патронов. Роборовскому было поручено от меня, – вспоминал Пржевальский, – пройти через весь мусульманский город в китайский (т. е. в крепость Янги-шар), отдохнуть немного там и вернуться обратно. В случае же вооружённого нападения со стороны китайских солдат – приказано было в них стрелять.

„Странным, невероятным, – добавил он, может казаться издали, в особенности по европейским понятиям, подобный поступок, но в Азии, тем более, имея дело с китайцами, малейшая уступчивость, несомненно, приведёт к печальным результатам, тогда как смелость, настойчивость и дерзость из десяти раз на девять выручать в самых критических обстоятельствах“…[319]

Небольшой русский отряд прошёл в китайскую крепость. Здесь они сделали привал. Находящаяся там толпа торжествовала, а торговцы наперебой угощали русских арбузами, дынями и другими плодами. Иногда доходило до смеха. Так, например, одна старуха-торговка обратилась к русскому отряду: „Русские молодцы! Побейте поганых китайцев, я вам за это всех своих кур подарю!“

Отдохнув, казаки отправились обратно прежним путём с песнями. На них никто не решился напасть. Все солдаты и китайские власти попрятались, и даже ни один из встретившихся по пути китайцев не рискнул обмолвиться ни одним дурным словом, хотя как обычно, такие встречи никогда не обходились без ругани, брошенной хотя бы вдогонку. Для всех стало ясно, что китайцы струсили.

На следующий день к лагерю путешественников снова прибыл присланный от губернатора китайский чиновник в сопровождении местных властей и снова начал упрашивать Николая Михайловича позабыть о случившемся. При этом он оправдывался, что солдаты не подчинены чиновникам, в руках которых находится лишь гражданское управление, что военные крайне распущены и иногда делают дерзости даже самому амбаню. По словам чиновника-переговорщика, амбань уже послал крупным воинским властям в Яркенд и в Кашгар подробное донесение о случившемся, и нет сомнения, виновные понесут строго наказание…

Николай Михайлович, обладая твёрдым характером, настаивал на своём прежнем требовании, и чиновник со всею свитой уехал без результата. На следующий день прибыли амбань, и с ним оба пострадавших аксакала, которые ручались за чиновников, но Пржевальский им снова отказал и даже не пожелал выйти общаться с китайцем. Тогда чиновник попросил его отправить для переговоров с губернатором хотя бы одного из своих помощников. Николаю Михайловичу надоела эта канитель, и на следующий день с утра, Роборовский в сопровождении переводчика и конвоя из 10 казаков отправился в китайскую крепость.

Начальство встретило его с большими торжествами и с особой любезностью, и уже вначале стал просить покончить с неприятной историей, уверяя, что солдаты не избегнуть тяжкого наказания за своё плохое поведение. Роборовский, согласно данной ему инструкции, заявил, что его начальник готов примириться, доверяя слову губернатора, но с условием, чтобы он нанёс ответный визит вежливости начальнику русской экспедиции, что и будет принято, как извинение с его стороны за скандальную историю. Этот хитрый ход был сделан в целях поднятия престижа русских в глазах туземцев.

Амбань уклонился от прямого ответа на это предложение и проводил Роборовского с прежними почестями. Едва успел Всеволод Иванович возвратиться в лагерь, как от амбаня приехал чиновник и привёз визитную карточку губернатора. Этот поступок возмутил Пржевальского, – и чиновник был прогнан с надлежащим внушением. Весь этот день из китайцев никто не показывался. Но на следующий день утром явился сам амбань с большою свитой из своих приближённых чиновников и туземных мусульманских властей, а вечером Николай Михайлович нанёс ему ответный визит. Таким образом, хорошие отношения восстановились.

5-го сентября экспедиция выступила из Хотана по направлению к оазису Акссу. Дорога была трудной. Недаром один из них излил свою скорбь в надписи, которую видели Николай Михайлович и его спутники на отёсанном стволе туграка. Шутливо меланхолическая надпись эта гласила следующее:

„Кто пойдёт здесь летом в первый раз, сделает это по незнанию, – если вторично отправится – будет дурак, если же в третий раз захочет идти, то должен быть назван кафиром и свиньей“.

В 75 вёрстах к северу от Хотана на берегу реки Юрун-каш лежал небольшой оазис Тавек-кель (Куль), который представлял последний по направлению к западу клочок орошённой и культурной земли у подножья Тибетского нагорья. Далее отсюда, до самого Тарима по пескам пустыни Такла-Макан, не было ни одного даже малейшего селения. Пржевальский нанёс на карту замеченную особенность, что река вёрст 75 после образования из слияния Юрун-каша и Кара-каша, – Хотан-дарья огибает невысокую горную гряду Мазар-таг, а ещё 25 вёрст ниже совсем пересыхает, исчезая в песках. И путешественники пошли теперь по высохшему дну реки, где путь был гораздо удобнее, чем по сыпучим пескам, залегающим по