все расхаживает по комнате, подбирая то одно, то другое. С многозначительным видом ставит на зарядку телефон и нерешительно мне улыбается.

– Майер, ты меня пугаешь. Иди сюда, давай поговорим, – говорю я, отогнув край одеяла и хлопая по свободному месту рядом с собой.

Он, кивнув, снимает с бедер полотенце. При тусклом свете татуировка кажется черно-белой. Как только он ложится, я начинаю ее поглаживать.

– Фи… – Опять вздох. – Я подумал… Я знаю, что гастроли пройдут великолепно. Я в этом уверен.

Мои пальцы замирают, брови хмурятся.

– Я тоже, – говорю я. Он выдыхает с видимым облегчением. Я улыбаюсь (как мне кажется, успокоительно) и добавляю: – Ведь мы будем поддерживать друг друга, как делали с самого начала, да?

Глаза Майера на долю секунды округляются, и я уж начинаю бояться, что ляпнула не то, но тут он отвечает мне широкой улыбкой.

– Да. Конечно.

– Так ты об этом хотел со мной поговорить? Еще раз?

Я подталкиваю его локтем. Он качает головой и хмурит лоб.

– Ты переедешь ко мне? Будешь жить вместе со мной и Хейзл?

Я чувствую себя как человек, поднимающийся по лестнице в полной темноте, – кажется, что встаешь на очередную ступеньку, а это уже вершина. От подобных ощущений все внутри как будто обрывается. Так значит, Майер думает о том же, о чем и я?

Я заключаю его бедра в скобки своих колен, а лицо беру обеими ладонями и, большими пальцами поглаживая бороду, отвечаю:

– Я буду рада жить с вами. Только спроси сначала у Хейзл, ладно?

Майер торжественно кивает. Его руки ложатся на мой затылок, он притягивает меня к себе и целует в губы.

Утром я после недолгих внутренних дебатов решаю ехать в аэропорт вместе с Майером. Его по-прежнему что-то беспокоит, и я надеюсь хоть чем-нибудь помочь. Напустить на себя веселый вид, как будто наша разлука меня совершенно не беспокоит? Она и правда не должна бы меня беспокоить, ведь расстаемся-то мы всего на два дня, но я никогда не была сильна в подавлении своих чувств. Что я более или менее умею, так это концентрироваться не на плохом, а на хорошем.

В машине мы тихо разговариваем, по очереди целуя руки друг друга, а когда Майер выходит, я представляю себе, как буду встречать его и Хейзл. Совсем скоро на такой же парковке, только в Лос-Анджелесе, наше трио воссоединится.

Прежде чем я успеваю поцеловать Майера на прощанье, он неожиданно говорит:

– Тогда в Вегасе… я пытался объяснить тебе… Я, конечно, был пьян, но алкоголь только высвободил то, о чем я раньше молчал. Ты сказала, что хочешь быть глупой от любви, а я сказал, что ни с кем, кроме тебя, никогда не чувствовал себя глупым…

Я внимательно вглядываюсь в его лицо, сама не зная, чего ищу.

– А я сразу же полезла к тебе в штаны и отпугнула тебя, – смеюсь я.

Он смотрит на меня озадаченно:

– Когда это ты полезла ко мне в штаны?

– Когда пригласила тебя к себе в комнату.

– Ты ведь сказала… – Майер склоняет голову набок, пытаясь вспомнить. – Ты сказала, что уже поздно и что пора вернуться в номер.

– Мне не хотелось, чтобы мое приглашение звучало очень уж нарочито.

– А я предложил тебя проводить.

– Без этого обычно не обходится, если кто-то планирует слиться с кем-то в экстазе.

– Фи. Я думал, я отпугнул тебя теми словами, и хотел просто быть вежливым: дойти с тобой до твоей комнаты и сказать: «Спокойной ночи».

– А я думала, что это я тебя отпугнула, когда сначала раскисла, потом запаниковала, – отвечаю я, смеясь. – Когда ты ушел, я решила, что все неправильно истолковала.

Теперь мы оба смеемся, наши глаза светятся.

– Выходит, мы с тобой оба дураки, – говорю я.

– Нет. Стать твоим другом – это было… это до сих пор самый умный поступок в моей жизни, – отвечает Майер, и его лицо опять становится серьезным. – Я сделал себе татуировку, чтобы навсегда запомнить то, что я почувствовал при нашей первой встрече. Когда ты ворвалась в клуб и сразу же пошла на контакт. Мне захотелось перестать бояться. Люди должны выражать свои чувства, кто как умеет: кто-то разговаривает при помощи рук, кто-то при помощи микрофона или кистей и красок. Ты раскрылась перед нами, став нашим другом.

– Так значит, ты не жалеешь о татуировке? Извини, что спрашиваю, место ведь такое чувствительное…

Я смеюсь, чтобы не заплакать. Майер выгибает бровь.

– Даже в тогдашнем состоянии подпития я понимал: если я наколю на своем теле рисунок, говорящий о моих чувствах и ты его сразу заметишь, этот ход может показаться тебе несколько навязчивым. Поэтому я выбрал такое место, где не видно.

– Зато когда я все-таки увидела, мое открытие было приятным вдвойне.

Майер кивает и трется кончиком своего носа о мой.

– Знаю. – Его рука скользит вниз по моей шее и, сложившись в тот самый знак, останавливается на сердце. Губы улыбаются, соприкасаясь с моими. – До встречи через несколько дней.

Но я целую его так, будто провожаю на годы. Когда он отделяется от меня, я вытягиваю руку, сложенную в ответном «Я тебя люблю».

Глава 33

«Цинизм выдает себя за мудрость, но на самом деле очень далек от нее. Потому что циники ничему не учатся, а только сами себя ослепляют, отвергая мир из боязни столкнуться с болью или разочарованием. Они всегда говорят «нет», но чтобы что-то начать, надо сказать «да». Без этого никакой рост невозможен».

Стивен Кольбер

Сейчас

Фарли

Перед концертом Кара и Шона развлекают меня рассказами о том, как они привыкли готовиться к выступлению. Шона включает симфоническую музыку на полную громкость и мысленно перекладывает на нее свои любимые похабные песенки. Мы решаем это попробовать и в итоге всей командой распеваем «Лизни мою шейку, лизни мою спинку» на мотив La donna è mobile[19]. Даже Клэй присоединяется к нам, хотя, подозреваю, он только открывает рот.

Я понимаю, что это просто отвлечение, но оно работает. Наверное, я всю жизнь буду смеяться до слез, вспоминая, как самый здоровенный из охранников оперным сопрано выводит: «Когда твой язык ласкает меня в этом месте…»

На сцену я выхожу счастливая и уверенная в себе – то есть такая, какой обычно и бываю, даже без Майера. Правда, в голове шумновато и сердце стучит почаще, чем обычно, но с этим я справлюсь.

Мой номер проходит без сучка без задоринки. Во