— Ясно, — кивнула Маша. — Погибшем архиве.

— Лиза, к счастью, не дожила до открытия, которое сделал Шварц. Видите ли, профессор первый догадался, что… — Калужкин замолчал.

— Что вы породили монстров, — тихо сказала Маша.

— Суть дела в том, что, очевидно, каждый вид по-своему приспосабливается к отбору — будь он естественный или искусственный. Эволюция идет очень направленно. Так, при влиянии на одни признаки совершенно обязательно изменяются и другие. Понимаете, сработал некий компенсаторный механизм. Наши идеальные, красивые и умные дети были полностью лишены этических норм. Они оказались нравственными уродами. — Калужкин сглотнул. Маша протянула стоящий рядом на тумбочке поильник. Калужкин сделал несколько жадных глотков.

— Убийцами, — сказала Маша, кивнув.

— Да. По Москве ходили бомбы замедленного действия в идеально красивой оболочке и с высоким ай-кью. Каждый из них мог в любой момент лишить жизни другого человека. Проблема в том, Мария…

— Что при наличии таких внешних и умственных данных они быстро пошли вверх. И несмотря на свой юный возраст, уже достигли больших высот, — прошептала Маша.

Калужкин закрыл на секунду глаза:

— Да. И могли бы достичь еще больших. А в этом случае подобраться к ним стало бы много сложнее. Видите ли, Боря был в ужасе от того, что натворил. Он нанял детектива, чтобы убедиться в правильности своего вывода. Поверьте, Маша, я призывал его все рассказать…

— Но он не хотел разрушить свою карьеру?

— И это тоже. Но не карьера была самым важным. Он боялся другого. Он понимал: никто нам не поверит — слишком уж фантастично звучала наша версия. Боря был уверен — эти шесть человек должны умереть, и начинать следовало с Нади. — Калужкин вздохнул. — Но…

— Но это было выше его сил.

— Да.

— И тогда он попросил вас о помощи. — Маша смотрела в окно, на больничный двор — сплошь заасфальтированный, с двумя чахлыми тополями. Ей казалось, что она видит эту сцену: Шварц умоляет старого друга прийти на подмогу. Он, всегда такой волевой, привыкший нести ответственность за свои действия. Тем более за действия, связанные с научной работой. — Вот откуда цитата из Екклесиаста.

— Что? — переспросил ее Калужкин. Оказывается, последнюю фразу она произнесла вслух.

— Когда вы с профессором ссорились, он процитировал Екклесиаста: «время вырывать посаженное».

— Бронислава? — устало улыбнулся Калужкин. И кивнул: — Да, мол, пора собирать камни. Вообще-то Боря не был претенциозен, но тут его можно понять. Собственное дитя. Тоже библейский сюжет: Авраам, приносящий в жертву сына своего, Исаака. Только Авраам приносил его в жертву Богу и вере, а Боря готов был принести свое дитя…

— Как жертву своего безверия, — продолжила Маша.

— Нет, — твердо сказал Калужкин. — Тоже вере, которую Боря исповедовал истово. Много более, чем я. Вере в науку.

— Вы поссорились? — Маша уже знала ответ, но хотела дослушать историю до конца.

— Да. Мы сильно поссорились. Наверное, впервые за нашу дружбу. Я сказал: не могу убивать. Он сказал, что тоже ни разу не пробовал, но мы рискуем куда большим количеством жизней. А если этот обаятельный мальчик-политик станет однажды президентом и отправит на войну тысячи людей? Или еще хуже — нажмет на атомную кнопку? «Как ты будешь жить с ТАКОЙ виной?! — спрашивал меня Боря. — Хотя нет, что это я, — поправлялся он. — Нас с тобой и в живых-то уже не будет. Как и еще десятка миллионов человек…» Но я не мог, Маша, и представить себе такого — поднять руку на Надю, которую знаю с младенчества. А с другой стороны — моя вина в том, что произошло, тоже была. Это ведь я проявил слабость, согласившись на те эксперименты, значит, мне теперь и помогать Боре расхлебывать весь этот кошмар. — И Калужкин грустно усмехнулся. — Не по-товарищески как-то получается. Мучился-мучился… Даже, не поверите, пистолет купил. Через Интернет, знаете, можно все…

— Он остался где-то в гримерке? — сразу вскинулась Маша.

Калужкин нахмурился, а потом вдруг засмеялся каким-то совсем женским, уютным смехом.

— Вы думаете, я пришел к ней, чтобы пристрелить?

Маша, нахмурившись, медленно кивнула.

— Да бог с вами, Машенька. Я не убийца. Я пришел ее предупредить…

Вот уж никогда не знаешь, что может пригодиться. Она думала, играя с придурками в их идиотские ролевые игры, что работает с «человеческим материалом», который потом использует по назначению. А оказалось, эти игрища, пробежки по темным чердакам и подвалам и по вот этим параллельным мирам метрополитена ей сейчас ох как пригодились. Как загнанный зверь, она не доверяла друзьям — да и какие у нее были друзья? Не сунулась и к дальней родне: тот, кто по одному выдавливал их, идеальных детей, из этой жизни, был близок, странно и страшно близок. И ей в голову не могло прийти — кто?! Неужели Калужкин? — в сотый раз спрашивала себя она. И в сотый раз отвечала: нет, невозможно, немыслимо! Никогда этот безвольный червяк не смог бы выстрелить в голову манекенщика, той актрисульки и Веселова или сбросить Джорадзе вниз с небоскреба. Вот папа, опять же в сотый раз уверяла себя она, папа мог бы, но…

Она стояла на эскалаторе — почти безлюдном в этот час, и мысль крутилась назойливой мухой по кругу, по кругу, по кругу. Она не понимала, не могла понять… Пройдя до края платформы, Надя быстро огляделась по сторонам: так и есть — угловая камера освобождала сантиметров тридцать для бесконтрольного проникновения. На платформе никого не было, никто не ждал последнего поезда: она мягко спрыгнула, сделала пару шагов в глубь туннеля. Где-то тут, за плотно прикрытой дверью, опечатанной внушительным замком, и находился вход в параллельное царство. Она вспомнила, как ранней зимой они ходили сюда всей компанией, человек десять, на экскурсию. Гидом был парень лет тридцати, совершенно безумного вида: патлатый, в грязном дырявом пуховике, в круглых железных очочках. Желая впечатлить Надю, как самую привлекательную из присутствовавших там дам, он без остановки, брызгая слюной, рассказывал про метро-2. Сталинские бункеры, секретные военные объекты, командный пост под Кремлем — Надя особенно не слушала, все это казалось ей бредом сивой кобылы, страшилками, чтобы пощекотать нервы особенно восприимчивым игрокам. Из не восприимчивых, а так, откровенно скучающих, была только Надя, но и она с любопытством огляделась по сторонам, когда патлатый привел их в это неожиданное ответвление от основных путей. Нечто вроде метро-аппендикса: рельсов не было, внутри даже зимой царила духота. Метров через двадцать туннель обрывался заложенной кирпичами глухой стеной. За ней, по уверению патлатого, царила мистическая жизнь подземелья: линия 3 параллельного метрополитена, уходящая на Лубянку. Лубянка не Лубянка, но место казалось идеальным лежбищем, и пока прочие участники экскурсии разочарованно щелкали языками и вздыхали, ощупывая стену, Надя прикидывала, можно ли здесь сделать тайник с какой-нибудь едой и одеялом. Но конечно, о планах своих быстро позабыла: да и как она могла серьезно обдумывать перспективу, подобную нынешней? Как могла представить, что она, профессорская дочка, студентка престижнейшего вуза, балованная умница и красавица, вынуждена будет скрываться тут, под землей, в духоте и пыли? В любое другое время она просто поглядела бы долгим внимательным взглядом на первого попавшегося из проходящих мимо мужчин и вскоре оказалась бы у него дома… Но теперь она боялась и незнакомцев: какого угодно, самого невероятного случайного попадания. Ведь убийца, который — она была в том уверена — следил за ней, мог оказаться человеком с любым лицом. Она закрыла за собой дверь и осмотрелась: да, все было так, как и во время их визита полгода назад. Бетонный пол, покрытый серой пылью. Духота — впрочем, дышать можно. Глухая стена из серого же кирпича в подтеках раствора. Надя дошла до нее, освещая себе путь мобильником. Скинула летнюю куртку и аккуратно разложила на полу. Она проведет здесь ночь. А потом посмотрит.