на Востоке, и эта мера более всех остальных способствовала тому, чтобы в Бангкоке и его окрестностях укоренился «закон и порядок». Однако надо отдать должное британскому генеральному консулу в Сиаме, господину Томасу Джорджу Ноксу. Благодаря его ненавязчивому, но настойчивому влиянию король и первый министр все больше убеждались, что нововведения иностранцев выгодны Сиаму.

Сингапурская телеграфная компания получила привилегию провести телеграфную линию от Моулмейна [146] до Сингапура с ответвлением в Бангкок. И, наконец, на побережье в Ангхине построили здравницу для местных жителей и иностранцев, которым необходим морской воздух, чтобы подкрепить силы и поправить, здоровье [147].

Короля в его бытность монахом разбил паралич. Он полностью восстановился, но от той болезни на лице осталась памятка: нижняя губа с правой стороны была опущена вниз. Внешне он был среднего роста, худощавого телосложения, с правильными чертами лица и довольно светлой кожей. Еще в молодости он потерял почти все зубы, но заменил их протезом из древесины сапана. Этот секрет он тщательно хранил до самой смерти.

Временами не чуждый благородных побуждений, он также был способен и на подлые поступки. Падкий на лесть, он принимал угодливые восхваления в любой форме, однако в силу его переменчивого нрава ни один придворный подолгу не бывал у него в чести. В числе его фавориток была прекрасная принцесса Тонгу Супия, сестра злополучного султана Махмуда, бывшего раджи Паханга [148]. Он страстно влюбился в нее, когда она была представлена к его двору, и заполучил в свой гарем помимо ее воли: она стала заложницей честных намерений своего брата. Будучи магометанкой, она демонстрировала по отношению к нему безмятежное безразличие. Он вскоре устал от нее и в конечном итоге обрек на безрадостную жизнь в забвении и небрежении в стенах своего дворца.

Была лишь одна женщина – Кхун Чом Пен, – которой более или менее удавалось укрощать его авторитарный нрав. Красотой она не блистала, но была неплохо сложена, в общении проявляла гибкость и дипломатичность. Совершенно необразованная, она и знатностью происхождения похвастать не могла (ее отец был китайцем), но характер выдавал в ней женщину чуткую и понятливую, с хорошо развитой интуицией. Едва осознав, что король прислушивается к ней, она стала закреплять свое влияние и многие годы пользовалась своей властью, лишь от случая к случаю получая отпор. Ее отличало поразительное благонравие, порой граничившее с ханжеством, так что она редко по собственному желанию посещала покои Его Величества, постоянно выдумывая какую-нибудь отговорку: то ей нездоровится, то она детей кормит, то оплакивает смерть кого-то из родственников. За шесть лет она скопила значительное состояние, выхлопотала хорошие должности при дворе для членов своей семьи и на многих китайцев обратила внимание короля. В то же время она жила в постоянном страхе, со своими соперницами держалась смиренно, заискивала перед ними. Те не столько ей завидовали, сколько жалели ее, и предоставляли ей возможность оплачивать из своего кармана услуги почти всей женской администрации дворца.

В своих повседневных привычках Его Величество был удивительно трудолюбив и скромен. Его увлеченность астрономией никогда не ослабевала; он весьма точно рассчитал время и место наблюдения большого солнечного затмения, произошедшего в августе 1868 года.

Для наблюдения затмения французское правительство направило в Сиам специальную комиссию во главе с бароном Югоном ле Турнером. В местечке под названием Хуа Ван («Голова кита») король воздвиг просторную обсерваторию, а также множество павильонов, разнящихся по своим размерам и великолепию убранства, для себя самого и своей свиты, членов французской комиссии, приглашенного им в Бангкок губернатора Сингапура (полковника Орда) и его эскорта, сиамских министров и представителей высшей знати. Был разбит временный городок из шатров и палаток, где за счет государства были предоставлены роскошные угощения для огромного скопища местных граждан и европейцев, последовавших из столицы за Его Величеством, чтобы своими глазами увидеть грандиозное явление. Дабы придать еще большую важность столь значительному событию, из древней Аютии привели пятьдесят благородных слонов.

Ко времени первого контакта [149] (десять часов) небо затянула мгла, и первый министр придумал хитрость: пригласил иностранцев, веривших во власть Провидения, помолиться Господу, «дабы Он соизволил рассеять облака и дал нам возможность увидеть величайшее из затмений». Вскоре облака немного раздвинулись, в просвете появилось солнце, и Его Величество, заметив, что одна двадцатая солнечного диска затемнена, уведомил о том свой народ пушечным выстрелом. Тотчас же в королевском павильоне взревели трубы – дань уважения традиционной сказке о змее Раху, проглотившем солнце. Король и первый министр, позабыв про свое достоинство, ликовали как дети. Кралахом бегал с места на место со своим длинным телескопом в руках. Когда наступила фаза полного затмения и исчез последний луч солнца, Его Светлость прокричал: «Ура! Ура! Ура!» – и как ученый посрамил себя. С болтавшейся на шее подзорной трубой он вбежал в свой павильон и крикнул распростершимся перед ним женам:

– И впредь не вздумайте верить иностранцам!

Однако другой министр по делам Северного Сиама, Его Светлость Чао Пхья Бхудхарабхай, человек более традиционных взглядов, сидел в смятении и ошеломленно таращился на прожорливого змея Раху.

Правительство потратило не менее двухсот тысяч долларов на эту научную экспедицию, и делегация от иностранного сообщества в Бангкоке выразила Его Величеству искреннюю благодарность за гостеприимство.

Однако пережитые треволнения и пагубный климат джунглей подорвали здоровье короля. По возвращении в Бангкок он пожаловался на общую усталость и упадок сил, что явилось прелюдией к лихорадке. Были проведены консультации с иностранными врачами, но применять европейские методы лечения не стали. Состояние короля ухудшалось, и вскоре его уже было не спасти. За день до смерти он призвал к своей постели ближайших родственников и разделил между ними личные вещи, которые были ему особенно дороги.

– Мне эти вещи больше не понадобятся, – сказал он. – Настал мой час проститься с жизнью.

Буддийские монахи ни на минуту не оставляли его, и он, казалось, находил утешение в их молитвах и проповедях. Вечером собственноручно он написал прощальное письмо матерям своих многочисленных детей, коих у него было восемьдесят один человек. Утром своего последнего дня (1 октября 1868 года) он продиктовал на пали прощальное обращение к буддийским священникам, восхитительное по своему настрою и ясно выражающее веру умирающего в учение Реформатора, ибо он, не колеблясь, сказал:

– Прощайте вы, верные последователи Будды, для кого смерть – это пустяк, ведь земное существование – тщета, все переменчиво, а смерть неминуема. Вскоре и я подчинюсь этой суровой необходимости. Прощайте! Я лишь ненадолго опередил вас.

Уверенный, что он умрет до полуночи, король призвал своего единокровного брата Его