Звуки приветствий перекрывали даже топот сапог:

— Слава победителям! Да здравствуют наши герои!

Девушки причесывались, надевали лучшие платья и выходили на дорогу, надеясь привлечь внимание проходящих воинов. Молодые, крепкие, закалённые битвами — такие могли обеспечить семью, куда надёжнее, чем какой-нибудь деревенский батрак. Толпа раздвигалась, шумела, кричала приветствия, пока воины, шаг за шагом, несли себя с достоинством, словно уже не просто солдаты, а участники триумфального шествия.

Теодор, даже не удерживая Гоплита, который сам знал куда надо идти, оглядывал своих людей. Толпа смотрела на них с восхищением, а ему вдруг стало ясно, как много они значат для этих людей. Разгром сарацин, добыча, добытая в пути, и одержанные победы возвысили его в глазах соратников и простых людей. Но вместе с этим на плечи легло новое бремя. Эта высота, которой он достиг, была шаткой, как вершина дерева. Стоило разжать руки — и он рухнул бы вниз, разбиваясь о камни ответственности и ожиданий.

Шаг за шагом, он двигался сквозь толпу, радуясь и тревожась одновременно.

Из крепости Ипсалы ромеев вышел встречать гарнизон, выставив своих людей в подобие парадного строя. Их попытки придать себе торжественный вид выглядели жалко: серая, потёртая униформа, доспехов почти не было, а у кого были — побитые и помятые, оружие — больше похожее на рухлядь. Лишь знамя Империи, алое и золотое, развевающееся на ветру, придавало хоть какую-то гордость этому сборищу. Сами солдаты стояли неровными рядами, переминались с ноги на ногу, многие украдкой бросали взгляды на наш отряд.

Одобрительный гул пронёсся среди них, когда они увидели людей Теодора. Ромеи шли восемь в ряд, не в ногу, но с таким сильным, уверенным шагом, что земля под ними, казалось, гудела. На плечах поблёскивали аркебузы и мушкеты, пики и алебарды вздымались, как лес. У каждого на поясе что-то да висело: ножи, тесаки, сабли и кинжалы, в сиянии стали, казалось, отражалось солнце. Одежда — яркая, добротная, новенькая — говорила о недавний хорошей добыче. У многих — кольчуги, ещё у больших — шлемы. А сами люди — плечистые, загорелые, обветренные — были воплощением силы. Ни одного слабого или хилого: тех ещё в горах оставили судьба и беспощадный поход. Это были бойцы, закалённые в долгих сражениях, молчаливые, серьёзные, с выражением на лицах, которое не спутать — ветераны, привыкшие к победам и дисциплине.

Кто-то из гарнизона свистнул, кто-то охнул, а кто-то толкнул соседа локтем. Бойцы проходили мимо, гордо неся на себе весь вес славы. И всё, что напоминало о долгом пути, — это только их обветренные лица и взгляд, которым они осматривали мир вокруг.

Местные прониары, комиты наблюдали за шествием людей Теодора с явным неудовольствием. Их взгляды скользили по воинам, по поблескивающим на солнце аркебузам и алебардам, по яркой ткани кафтанов, камзолов и дублетов.

— Слишком уж они гордые.

— Посмотри на них! Выглядят, будто бы они стали полными хозяевами всего вокруг. И что дальше?

Тот ответил с кислыми нотками в голосе:

— Придёт время, и мы напомним им, где они находятся. Сейчас пусть порадуются, но долги перед Империей никто не отменял.

— Почтенные, — раздался шёпот за спинами, едва они прошествовали мимо. — Гляньте, вам лицо вон того ничего не напоминает?

Собеседники чуть наклонились, стараясь лучше рассмотреть указанного.

— Да кто его разберёт, — пробормотал первый, — все они тут друг на друга похожи. Хотя… погоди. Вон тот, молодой? Надо Иоанна. позвать. Он тогда его видел. Если вспомнить его слова — то похож.

Выстроились на очищенной площади перед предместьем. Здесь их встречал эпарх Ипсалы и прибывший из столицы особый чиновник. Его звали Исак Лекапен, и он занимал должность квестора при магистре милитум.

Последний, как стоящий более высоко по должности, произнёс традиционную длинную речь, в которой от имени императора приветствовал и благодарил воинов, которые проделали очень долгий и славный путь.

Чиновник был облачен в длинный кафтан из темно-синего шелка, расшитый золотыми нитями, с узорами, изображающими двуглавых орлов — символ власти и величия империи. Поверх кафтана он носил длинную далматику из пурпурного бархата, отороченную мехом горностая. Широкий пояс, усыпанный драгоценными камнями, выделял его положение и подчеркивал важность фигуры.

На голове чиновника красовалась высокая шапка — скуфий, украшенный золотыми шитьём и небольшими жемчужинами, а ноги были обуты в мягкие кожаные сапоги.

Вообще старый традиционный наряд комита казался тяжеловесным и неудобным, отчего — нелепым, но выглядел торжественно, чего не отнять. Общий вид свидетельствовал о богатстве, резал Теодору взгляд.

Лицо чиновника, загорелое от средиземноморского солнца, было обрамлено густой бородой, подстриженной в классической ромейской манере. Глубоко посаженные глаза, полные мудрости (и наверняка традиционной хитрости) смотрели с показушной добротой, тогда как лицо было холодно (впрочем, умение не показывать свои эмоции считалось одним из лучших умений в течении всей истории государства).

— Теодор, вы славно потрудились, — заговорил Лекапен. Его тон был ласков. — Император, конечно, оценит ваш успех, как только я преподнесу ему доклад о ваших подвигах, если они были. Однако добыча, добытая вами, принадлежат государству. Вам надлежит передать ее казне незамедлительно.

— Вся добыча?

— Вся, конечно. Наше государство находится в моменте, когда каждый нечестивый акче, отнятый у врага и доставленный в казну сможет укрепить древние стены и переломить хребет диаволу, с которым мы сражаемся!

Теодор посмотрел на чиновника, словно на муху, севшую на край кубка.

— Казне? — переспросил он медленно. — Это той самой, которая задолжала нам денежное и продовольственное жалованье за последний год? Той, от которой мы не получали ни порода, ни пуль, ни оружия?

Чиновник не дрогнул, но скривил губы.

— Закон есть закон. Я лишь выполняю волю императора.

Командир усмехнулся.

— Воля императора священна для нас. Император получит свою долю, когда мы начнём делить её между всеми участниками нашего похода.

— С каких пор безродные набрались смелости так разговаривать с доверенными людьми басилевса?

— Высокопочитаемый, — спокойно ответил Теодор, — то, что вы посчитали смелостью, есть не что иное, как уверенностью в своей правоте и силах.

Чиновник прищурился, но остался на месте. Он явно собрался что-то сказать, но их отвлекли. Прибывшие комиты из его свиты что-то зашептали ему на ухо, явно важное, так как удивление и тревога появилась на его важном лице.

Теодор на это мало обращал внимание. Праздник возвращения и встречи для него оказался испорчен.

Обида поселилась в груди Лемка, как осадок