людей было только уважение (порой — не без зависти, потому что слухи разносились, приукрашивая все возможные детали), которое невозможно подкупить деньгами или званиями. Они знали, что такое стоять в первых рядах, принимать врага на пику, что такое долгие переходы.

Они приветствовали Лемка не с теми глупыми учтивыми улыбками, которые часто можно было увидеть на чиновников/бюрократов. Нет, эти люди с уважением склоняли головы, потому что знали цену не словам, а поступкам. С ними не нужно было играть в политику, подбирать слова. Было просто понимание и молчаливое признание того, что он вместе пережили и, наверное, ещё переживут.

Глава 26

Недолго находясь в Адрианополе, Теодора позвали к эпарху/префекту города на ужин. Как позже узнал, это было традиционное мероприятие, и среди гостей были офицеры иностранных контингентов и наемников, рыцарь-иоаннит, иностранные купцы.

Этот ужин оказался мероприятием, больше напоминающим спектакль, чем ужин. Возможно это была встреча между «своими» для решения важных вопросов. Гости, собравшиеся в просторной трапезной, представляли собой довольно пеструю мозаику. Среди них были офицеры иностранных контингентов, разнаряженные так, будто они проводили больше времени перед зеркалом, чем в поле; неприветливо смотрящие друг на друга купцы из Генуи и Венеции, щеголявшие дорогими тканями и непринужденным высокомерием; рыцарь-иоаннит весьма строгого вида и прочая подобная публика.

Сначала был ужин. На столах, украшенных канделябрами, стояли блюда, многочисленные и разнообразные блюда: от тушеной баранины в пряностях до восточных сладостей. Среди напитков господствовали коммандария и мальвазия как среди мужчин, так и среди женщин. Теодор ел осторожно, больше наблюдая за окружающими. Знакомых у него здесь не было, и как держаться и какие правила были в ходу не понимал.

На него смотрели как на деревенщину, улыбаясь шептались, и Теодор принимал всё на свой счёт. Он остро воспринимал себя здесь лишним.

После ужина начались танцы. Музыканты, расположившиеся в углу зала, заиграли лёгкую, но сложную мелодию. Мужчины приглашали дам. Фигуры танца, полные поклонов и плавных движений, казались Теодору чем-то совершенно чуждым.

Он, не зная, куда деть себя, отошел к стене, держа в руке бокал вина.

Время от времени к нему подходили гости, как например капитан-неаполитанец пытался рассказать о своих прошлых летних походах против крестьян, ушедших в горы с таким жаром, будто это был настоящий подвиг, а не банальный грабёж. Теодор отвечал сдержанно и вежливо, но ощущал, что в этом обществе ему нечего делать.

Понимал его тут, скорее всего лишь молчаливый иоаннит по имени Жан, с которым они стояли молча (потому как не могли понять речи друг друга) у одной из стен зала приёмов и пили вино.

Его наблюдения прервались, когда к нему подошла одна из дам. Высокая, изящная, с густыми тёмными локонами и взглядом, в котором читалась смесь любопытства и легкого пренебрежения.

— Вы странно одеты, — заметила она, не скрывая лёгкой улыбки.

Теодор мельком взглянул на свой наряд — полурасстегнутая дублет поверх рубахи, широкие штаны с серебряной вышивкой и пояс, с кинжалом в ножнах.

— Это на мне смесь латинской, болгарской и сарацинской одежды. — ответил он сдержанно.

Дама приподняла тонкую бровь.

— Странно это, носить такую одежду. Вы ведь видите, все мужчины носят другую одежду. Вы выглядите диковато.

— Я только с войны, — пояснил Лемк спокойно, почесал шрам на щеке, затем скрестив руки на груди. — И ношу то, что удалось отнять. Заимствовал, что оказалось удобным.

Она тихо засмеялась, словно это было забавной выходкой.

— Сейчас тон в моде задают выходцы из республики святого Марка, — произнесла она с тонкой ноткой превосходства. — Все носят их одежды.

Теодор улыбнулся краем губ, в его голосе прозвучал суховатый сарказм:

— Когда мы будем воевать в Италии, то непременно возьму их одежду.

Дама отпрянула на шаг, не зная, что ответить.

— Знаете, я вас сегодня видела. Вы были на Бычьей площади. Я видела как вы смотрели на тех бедолаг… на площади. Так, нууу… тяжело. Вы очень тяжело смотрели на рабов, — сказала она, глядя на него с любопытством. — Вы плохо к ним относитесь?

Теодор ответил просто:

— К ним — нет, — ответил он. — Мне просто не нравится само рабство.

— Но ведь это… обычай, — осторожно заметила дама. — В империи это всегда было.

— Обычай, который давно пора реформировать, — сухо бросил Теодор. — Раб работает плохо, если его бьют. Он никогда не будет думать о завтрашнем дне, никогда не возьмёт на себя труд защищать свою землю.

Дама нахмурилась, будто пыталась понять, не шутит ли он.

— Почему вы так уверены?

Теодор усмехнулся:

— Потому что мы уже проходили это. Когда-то, после распада империи, выжили только те, у кого были арендаторы — свободные люди, которые работали за долю урожая и могли взять в руки оружие, чтобы защитить себя и своих господ. А рабы… они громили всё вокруг, били в спину и переходили на сторону врагов. Рим пал не только под ударами варваров, но и из-за собственных цепей.

Она молчала, разглядывая его лицо, будто искала в нём ещё одно объяснение.

— Рабы нужны только ленивым хозяевам, — добавил он. — А ленивый хозяин — враг сам себе.

Дама смерила его взглядом с головы до ног и, развернувшись, ушла.

Теодор выдохнул и смахнул невидимый пот — как общаться с благородными дамами он даже представить не мог. Но вроде бы все прошло не так уж плохо.

Вскоре, видя что на него не обращают внимания, тихо ускользнул с этого вечера.

В Адрианополе пришло известие, что нужно идти дальше, в Подунавье. Команда к походу уже не удивляла никого. Лемк принял приказ без споров и провел свои сотни через Велико-Тырново, двигаясь к Никополю. Этот путь занял две недели — не из-за препятствий, а потому, что спешить было особо некуда.

Картина, открывшаяся перед ними, напоминала о том, что война неоставляла эти места в покое. Если год назад Теодор считал, что земля разорена, то теперь понял, насколько ошибался. Перед ним была пустая, словно вымершая страна. На месте селений — редкие обугленные остовы, едва заметные среди сорной травы. Крестьяне, научившиеся никому не доверять, при виде любых вооруженных людей, не разбирая кто это — сарацины или ромеи — бросали всё и скрывались в горах и лесах, словно звери. Никто из них не верил, что армия несет что-то кроме бед.

Сарацин у Данубы уже не