– Да, Марит Сандстрём ушла полгода назад.

Когда Хуртиг предъявил полицейский жетон и объяснил свой интерес к семейству Сандстрём, старик почти сразу признался, что он, несмотря на густую изгородь и постоянно опущенные жалюзи, вычислил, что происходит в доме по соседству. К тому же Марит Сандстрём в какой-то период своей жизни привязалась к его жене и многое доверяла ей.

– У Марит был абонемент на посещение Бекомберги, – сказал старик, снова принимаясь сгребать листья. – А когда психиатрическое отделение там закрыли, она стала ездить в больницу Святого Йорана. Ведь лечение антидепрессантами приводит к тому, что тело под конец отказывает.

– Что вы знаете об Эйстейне, о том, как он рос?

Старик поделился тем, что было ему известно: Марит родом с островка возле Тронхейма.

– Эйстейна на какое-то время отправили в Норвегию после того, что случилось с его сестрой. Подростком он попал в дурную компанию. Ходили слухи, что они с приятелями спалили школу. Что он и был тем, кого газеты называли Пироманом из Бруммы.

Рассказ о том, что Эйстейн сбежал от авторитарного, требовательного отца, и о сыне, который делал все, чтобы угодить отцу. Однако Эйстейн в этом не преуспел, в конце концов оставил надежду быть примерным сыном и решил вместо этого стать сыном-бунтарем.

– И этот проект ему удался, – заметил сосед.

– Что вы имеете в виду?

Старик вздохнул. Оперся на грабли и покачал головой.

– Эйстейн сделал то, что Марит хотела сделать все то время, что была замужем за Хольгером. Распрощался с отцом. Хотя и сделал это таким способом, который сама Марит, вероятно, не выбрала бы.

– Что он сделал?

– Как мне рассказывали, кульминация наступила, когда Эйстейн во время службы вышел к алтарю и помочился на него в присутствии всего прихода, цитируя при этом Пера Лагерквиста.

Хуртиг понял, о каком стихотворении идет речь. Он слышал его на одной из кассет Голода.

Сосед рассказал и о том, что Эйстейн пару лет прожил в Нарвике и там произошла трагедия. Событие, заставившее его перебраться назад, в Швецию.

– Невеста Эйстейна погибла в автомобильной катастрофе, и по какой-то причине он взял вину на себя.

Хуртиг сказал старику «спасибо», а потом задал последний вопрос:

– Вы сказали, что Хольгер много времени проводил в городе. Вы не знаете, где конкретно?

Старик кивнул.

– Знаю. Он часто ночевал в квартире на Грев-Турегатан.

По дороге в Эстермальм Хуртиг сделал пару телефонных звонков и узнал, что квартира записана на предприятие Хольгера Сандстрёма.

Он припарковал машину напротив нужного дома.

У подъезда какая-то женщина говорила по мобильному телефону; вылезая из машины, Хуртиг увидел, что она плачет.

Он направился к двери; женщина увидела его, сложила телефон и замахала руками:

– Нет, нет… Сюда нельзя. Тут произошло ужасное, и я не могу никого впустить, пока не приедет полиция.

– Я из полиции. Так что там случилось?

Женщина сообщила, что убирается у Хольгера раз в неделю.

Когда она рассказала о том, что ждало ее, когда она пятнадцать минут назад отперла дверь, Хуртиг понял: женщине нужна помощь кризисного психолога.

Она поняла, что ошибалась насчет Симона. Он всегда был лишь подручным.

Ассистентом. Мальчиком на побегушках.

Настоящий Голод был в ее голове и сидел сейчас напротив нее.

Ванья видела, что ему интересно, как она среагирует.

Понравится ли ей музыка. Запись, которую она заказала ему и которую намеревалась слушать во время самоубийства.

Гул толпы, кто-то кричит, потом звук металла о металл. Автомобильная катастрофа.

Детский плач, после которого голова наполнилась звуками рок-гитары.

Эйстейн что-то сказал. Она не услышала, но увидела слова, оформленные его губами.

– Ты ошибка. Выродок. Если бы ты умерла, как тебе и следовало, все сложилось бы иначе.

Гитара закончила петь, в наушниках раздался грохот.

Ванья узнала эти слова. Она засыпала с ними. Просыпалась с ними. Ненавидела их, написала целое стихотворение; остаток записи она, закрыв глаза, слушала свои собственные слова.

Слова, которые за пределами этой комнаты знал только один человек.

Айман.

Когда запись кончилась, Ванья сняла наушники и положила их на стол.

– Ты отделалась от Хольгера, – сказал Эйстейн. – Отделалась от необходимости слушать духовные песнопения и читать книги, которые тебе не хотелось читать. Знаешь, на что было похоже мое детство?

Ванья помотала головой.

– Меня будили в шесть, я вставал, завтракал, а потом садился за письменный стол и читал книги, которые он клал передо мной. Иногда он заходил и проверял, не отлыниваю ли я от чтения, мне не позволялось смотреть на что-то еще, кроме текста. У него из пасти брызгала слюна, и приходилось утираться рукавом, а потом пора было отправляться прямиком в школу. А когда я возвращался после школы домой, начиналась та же песня. Читать до самого обеда, после обеда возвращаться к себе и сидеть за столом, уткнувшись в книгу, пока не настанет пора ложиться спать и гасить свет.

Эйстейн закурил и подвинул пачку Ванье. Дрожащими руками она зажгла сигарету.

– Иногда я пытался притворяться, что читаю, – продолжал он. – Но я был плохим актером, не знал, как надо двигать глазами, чтобы выходило достоверно. Наверное, все хорошие актеры, сколько бы они ни говорили об эмпатии и вживании в роль, были психопатами. Наверное, можно научиться быть психопатом.

Ванья глубоко затянулась и взглянула в его мрачные глаза.

– Книги отняли у меня детство, – сказал он и отвел взгляд.

Как будто просил прощения.

Через калитку тянулась сине-белая лента полицейского ограждения. Патологоанатом Иво Андрич предъявил удостоверение, после чего его пропустили во двор.

На стене висела мемориальная доска. Андрич прочитал: «В доме, располагавшемся на этом месте, 2 июля 1868 года родился писатель Яльмар Сёдерберг».

Звонил Биллинг.

Поразительно жестокое убийство топором.

Словно убийство топором может быть не поразительным и не жестоким, подумал Иво и стал подниматься по лестнице. Олунд стоял у открытой двери квартиры, двое техников уже были на месте, а в глубине квартиры он заметил Йенса Хуртига, увлеченно беседующего с кем-то по телефону. У Хуртига был взбудораженный вид.

Олунд отступил в сторону, чтобы пропустить Иво.