Человек упал с неба. Как знак, посланный каким-то больным богом.

Падший ангел.

Как же ей хотелось, чтобы кто-нибудь выключил проклятую лампу! Но из-за морфина Айман чувствовала такую усталость, что ей не хватало сил позвать медсестру.

Она продолжала нажимать морфиновую помпу. Приятно. Все равно что лежать в теплой ванне. Вскоре она провалилась в забытье.

В больнице было тихо и умиротворенно. Пылинки и блики света плясали в воздухе. Приглушенные голоса, шорох бахил из коридора, радио в соседней палате.

Приятный мягкий голос диктора читает новости.

«Финансист и меценат Хольгер Сандстрём найден утром убитым в своей стокгольмской квартире. Полиция пока не…»

Радио выключили, и снова стало тихо.

Алена, подумала она. Процентщица.

Внутренняя картинка: буквы складываются в слова, слова образуют предложения, предложения ставятся одно после другого, образуют смысл, становятся повествованием. Страница за страницей они соединяются в книгу, книга печатается и уходит в мир, заглядывает в дома к людям. Остается, обретает жизнь как правда или опыт.

Потоки мерцающих букв текли по стенам больницы.

Люди, которые пишут, и люди, которые говорят.

Déjà fait[23].

Никаких математических, никаких случайных совпадений.

Айман увидела перед собой Ванью. Ванью, которая предпочитала писать, нежели говорить; вскоре Айман увидела и написанное от руки стихотворение – Ванья как-то показала ей.

Но Айман не видела, что там написано.

Что-то в глазах и форме носа казалось Иво Андричу знакомым.

Если смотреть с расстояния в несколько метров, то портрет становился осмысленным, цепкий умный взгляд и женственная, четко очерченная верхняя губа оказывались вдруг где-то виденными.

При хорошей памяти на лица Иво часто бывало сложно поместить их в нужное воспоминание. Легкая фрустрация, нечто сродни тому, что чувствуешь, обнаружив, что человек, с которым ты поздоровался на улице, – вовсе не тот, с кем ты познакомился на вечеринке, а просто диктор теленовостей.

Через несколько минут Иво удостоверился, что знание о прототипе – еще не все.

Что-то в изображенном лице было настолько знакомо Андричу, что он решил проверить свою догадку. Глаза, подумал он и достал мобильный.

Поискав в галерее снимков, он нашел папку под названием «Фабиан Модин».

На фотографиях был мертвец, но Иво увидел те же глаза, что и на картине.

Он посмотрел следующие снимки.

Глаза – точь-в точь такие, совпадение полное.

Когда Иво просил Эмилию Свенссон сфотографировать картину, в дверь постучали, и он вышел в прихожую открыть.

Явился человек, заменивший Хуртига, – новый руководитель расследования.

И это было очень хорошо знакомое Андричу лицо.

Ателье Исаака располагалось в старинном промышленном здании красного кирпича.

Входом служили огромные гаражные ворота; Исаак курил возле них, когда такси въехало на парковку. Он подошел к машине, открыл заднюю дверцу и расплатился с водителем, несмотря на протесты Хуртига.

– Я зарабатываю больше, чем легавый, – усмехнулся он, и приятели обнялись, после чего Исаак провел Хуртига в мастерскую.

Хуртиг остановился, пройдя пару метров. Невероятно, подумал он.

Помещение было квадратным, примерно двадцать на двадцать метров; посреди зала стоял накрытый стол и два кресла. У стены барный шкаф и три больших стеллажа с книгами и виниловыми пластинками. Потолок был не меньше пяти метров в высоту, стены – без окон.

Исаак подошел к стеллажу и поискал пластинку.

Электрическое пощелкивание, потом – гитара. Хуртиг не мог определить, где находятся динамики, но звук шел сверху, и он поднял глаза.

Шесть больших динамиков висели на толстых стальных балках, тянувшихся вдоль стен.

– Я знаю – ты считаешь, что тебе медведь на ухо наступил, – крикнул Исаак, – но вот это, по крайней мере, тебе должно понравиться.

– Что это? – Хуртиг прислушался.

– Лу Рид. «The Kids» с берлинской пластинки.

Хуртиг сел, закрыл глаза и стал слушать.

«They’re taking her children away[24]».

– Выпьешь чего-нибудь? – спросил Исаак.

Хуртиг с удовольствием согласился; музыка потекла сквозь него. Он ощущал спокойствие, и все поражения этого дня стали далекими. Теперь он был именно там, где ему хотелось быть.

Исаак поставил на стол два бокала и сел в другое кресло.

Он отпил немного и вздохнул.

– Я слышал про Хольгера по радио. Это из-за него тебя отфутболили?

По радио? Это же секретная информация, подумал Хуртиг.

– Да, и из-за моей некомпетентности, – помолчав, сказал он и, произнеся эти слова вслух, почувствовал себя лучше.

Характер музыки изменился. Прибавились барабаны и бас, звучание стало буйным.

Исаак, откинувшись на спинку кресла, размышлял.

– Меня не особенно удивляет, что его в конце концов прибили. – Он серьезно взглянул на Хуртига. – Хольгер был не слишком щепетилен в делах и говорил иногда, что его не интересует происхождение денег.

– Не был щепетилен в делах? Ты имеешь в виду что-то конкретное?

Они смотрели друг на друга в молчании, и Хуртигу показалось, что в глазах Исаака появилось какое-то новое выражение. Они казались синее. Прозрачнее.

Патологоанатом Иво Андрич сидел в гостиной Хольгера Сандстрёма вместе с Олундом, Эмилией Свенссон и новым руководителем расследования. На взгляд Иво, Жанетт Чильберг выглядела бодрой, хотя ему было известно, что она ушла в отпуск после пребывания на больничном – профессиональное выгорание и подозрение на депрессию.