Взяла молчаливого, будто заробевшего господинаНеймлеса за руку, потянула за собой. Тот шагнул на одну ступеньку, на другую.

Скорик тоже потянулся следом. Что-то сейчасбудет!

А Смерть на него как шикнет:

— Уйди ты Бога ради! Житья от тебя нет!

И дверью перед самым носом — хлоп! Сенька оттакой лютой несправедливости прямо обмер. А из-за двери донёсся странный звук,словно столкнулось что-то, потом шорох и ещё вроде как всхлипы или, может,стоны. Никаких слов сказано не было — он бы услышал, потому что припал кзамочной скважине ухом.

Когда же уразумел, что у них там происходит,из глаз сами собой потекли слезы.

Шмякнул Сенька фонарём о тротуар, сел накорточки и закрыл уши руками. Ещё и глаза зажмурил, чтоб не слышать и не видетьэтот поганый мир, жизнь эту сучью, где одним всё, а другим шиш на палочке. ИБога никакого нет, если допускает такое над человеком измывательство. А если иесть, то лучше бы такого Бога вовсе не было!

Только не долго убивался-богохульничал, недолее минуты.

Вдруг дверь распахнулась, и на крыльцо вылетелЭраст Петрович, будто его в спину выпихнули.

Галстук у инженера был стянут набок, пуговицына рубашке расстёгнуты, лик же господина Неймлеса заслуживал особенногоописания, поскольку ничего подобного на этом хладнокровном лице Сенька никогдараньше не наблюдал и даже не предполагал, что такое возможно: ресницыошеломлённо прыгают, на глаза свесилась чёрная прядь, а рот разинут всовершенной растерянности.

Эраст Петрович обернулся, воскликнул:

— Но… В чем дело?!

Дверь захлопнулась, да погромче, чем давечаперед Сенькиным носом. Из-за неё донеслись глухие рыдания.

— Откройте! — закричал инженер ихотел толкнуть створку, но отдёрнул руки, как от раскалённого железа. — Яне хочу навязываться, но… Я не понимаю! Послушайте… — И вполголоса. —Господи, д-даже по имени её не назовёшь! Объясните, что я сделал не так!

Непреклонно лязгнул засов.

Сенька смотрел и не верил глазам. Есть Бог-то,есть! Вот оно, истинное Чудо об Услышанном Молении!

Каково горчички-то отведать, а, красавецневозможный?

— Эраст Петрович, — спросил Скорикумильнейшим голосом, — прикажете передачу на реверс поставить?

— Пошёл к черту!!! — взревелутративший всегдашнюю учтивость инженер.

А Сенька нисколько не обиделся.

Утром его растолкал Маса. Весь грязный, потомот него несёт, и глазки красные, будто всю ночь не спал, а кирпичи грузил.

— Чего это вы, сенсей? — удивилсяСенька. — С любовного свидания, да? У Федоры Никитишны были или новуюкакую завели?

Вроде был вопрос как вопрос, для мужскогосамолюбия даже лестный, однако японец отчего-то рассерчал.

— Гдзе нада, там и быр! Вставай,бездерьник, пордень удзе!

И ещё замахнулся, басурман. А сам вежливостиучит!

Дальше хуже пошло. Усадил сонного человека настул, намазал щеки мылом.

— Э, э! — заорал Сенька, увидев вруке сенсея бритву. — Не трожь! У меня борода отрастает.

— Господзин приказар, — короткоответил Маса, левой рукой обхватил сироту за плечи, чтоб не трепыхался, аправой враз сбрил не только все пятьдесят четыре бородяных волоска, но и усы.

Сенька от страха обрезаться не шевелился.Японец же, соскребая из-под носа последние остатки зарождающейся мужской красы,ворчал: “Очень честно. Кому гурять, а кому горб ромать”. К чему это он, какойтакой горб ломать, Скорик не понял, но спрашивать не стал. Вообще решил, что затакое беспардонное над собой насилие с косоглазым нехристем никогда большеразговаривать не станет. Сделает ему бойкот, как в английском парламенте.

Но глумление над Сенькиной личностью ещётолько начиналось. После бритья он был препровождён в кабинет к ЭрастуПетровичу. Инженера там не оказалось. Вместо него перед трюмо сидел старый жидв ермолке и лапсердаке, любовался на свою носатую физиономию да расчёсывалброви, и без того жуть какие косматые.

— Побрил? — спросил старик голосомгосподина Неймлеса. — Отлично. Я уже почти з-закончил. Сядь сюда, Сеня.

Узнать Эраста Петровича в этом обличье былоневозможно. Даже кожа на шее и руках у него сделалась морщинистая, жёлтая, втёмных стариковских пятнах. От восторга Сенька даже про бойкот забыл, схватилсенсея за руку:

— Ух здорово! А меня сделайте цыганом,ладно?

— Цыгане нам сегодня безнадобности, — сказал инженер, встав за спиной у Скорика и начал втиратьему в макушку какое-то масло, от которого волосы сразу прилипли к голове изалопушились уши.

— Прибавим веснушек, — велел ЭрастПетрович японцу.

Тот протянул господину маленькую баночку.Несколько плавных втирающих движений, и у Скорика вся физия законопатилась.

— П-парик номер четырнадцать.

Маса подал что-то вроде красной мочалки,которая, оказавшись на Сенькиной голове, превратилась в рыжие патлы, свисавшиена висках двумя сосульками. Инженер щекотно провёл кисточкой по бровям иресницам — те тоже порыжели.

— Что делать со славянским носом? —задумчиво спросил сам себя господин Неймлес. — Насадку? П-пожалуй.

Прилепил на переносицу кусочек липкого воска,мазнул сверху краской телесного цвета, рассыпал конопушек. Носище вышел —заглядение.

— Зачем это всё? — весело спросилСенька, любуясь на себя.

— Ты теперь будешь еврейский мальчикМотя, — ответил Эраст Петрович и нахлобучил Сеньке на голову ермолкунавроде своей. — Соответствующий наряд тебе даст Маса.

— Не буду я жидёнком! — возмутилсяСенька, только теперь сообразив, что рыжие сосульки — это жидовские пейсы. —Не желаю!

— П-почему?

— Да не люблю я их! Ненавижу ихние рожикрючконосые! В смысле — лица!

— А какие лица любишь? —поинтересовался инженер. — Курносые? То есть, если русский человек, то тыза одно это его сразу обожаешь?

— Ну, это, конечно, смотря какого.