В последний день Скорикова нищенства, по счётушестой, Смерть, проходя мимо, обронила носовой платок. Нагнувшись поднять, елеслышно прошелестела: “Следят за мной. На углу”. И прошла себе в церковь. А наземле, подле Сеньки, осталась лежать записка. Он подполз, коленкой её придавили покосился на угол, куда Смерть указала.

Сердце так и затрепыхалось.

Там, где поворот с Подколокольного, опершисьоб водосток, стоял Проха, лузгал семечки. Глазами так и впился в церковнуюдверь. На нищих, слава Богу, не пялился.

Ах ты, ах ты, вон оно что!

И пошла у Сеньки в голове такая дедукция, чтотолько поспевай.

В тот самый день, когда к ювелиру прутьясеребряные нёс, прямо на Маросейке кого встретил? Проху. Это раз.

Потом на Трубе, вблизи нумеров, кто тёрся?Когда городовой-то на помощь прибежал? Опять Проха. Это два.

Кто про Сенькину дружбу с Ташкой знал? СызноваПроха. Это три.

И за Смертью шпионничает тоже Проха! Эточетыре.

Так это, выходит, он, слизень поганый, во всемвиноватый! Он и ювелира погубил, и Ташку! Не сам, конечно. Шестерит на кого-то,скорей всего на того же Князя.

Чего делать-то, а? Какая из этой дедукциидолжна проистечь проекция?

А очень простая. Проха за Смертью следит, а мыза ним присмотрим. Кому он докладать-то пойдёт, реляцию делать? Вот и поглядим.Покажем господину Неймлесу, что Сенька Скорик годен не только на посылках быть.

Смерть, когда из церкви вышла, нарочноотвернулась, даже милостыни сегодня не подавала — проплыла мимо лебедью, ноСеньку полой платья задела. Надо думать, не случайно. Не зевай, мол. Гляди воба.

Он досчитал до двадцати и поковылял следом,припадая на обе ноги сразу. Проха шёл чуть впереди, назад не оборачивался —видно, не думал, что и за ним могут доглядывать.

Так и прибыли на Яузский бульвар, на манержуравлиного клина: впереди и посерёдке Смерть, потом, по левой стороне ипоотстав — Проха, а ещё шагах в пятнадцати и справа — Скорик.

Перед дверью дома Проха замешкался, стал взатылке чесать. Похоже, не знал, чего ему дальше делать — тут торчать илиуходить. Сенька за углом примостился, ждал.

Вот Проха тряхнул башкой (ну головой,головой), сунул руки в карманы, развернулся на каблуке и споро пошёл обратно.Князю докладывать, сообразил Скорик. Или, может, не Князю, а другому кому.

Когда Проха мимо протопал, Сенька повернулсяспиной, руки к мотне пристроил, вроде как нужное дело справляет. А потом двинулза прежним дружком.

Тот наподдал сапогом яблочный огрызок,заливисто свистнул на стаю голубей, что клевали навоз (они всполошились,заполоскали крыльями), да и свернул во двор, откуда удобно на Хитровскуюплощадь просквозить.

Сенька за ним.

Едва вышел из первой подворотни в сырой,тёмный двор, сзади — хвать за плечо, рванули с силой, развернули.

Проха! Учуял слежку, остромордый.

— Ты чё, — шипит, — ко мнеприлип, рвань? Чего надо?

Так тряхнул за ворот, что у Сеньки головамотнулась и из-за щеки вылетела дуля, от которой личность смотреласьскосорыленной. Пришлось эту маскарадную хитрость вовсе выплюнуть.

— Ты?! — ахнул Проха, и ноздри унего жадно раздулись. — Скорик? Ты-то мне и нужен!

И второй рукой тоже за ворот цап — невырвешься. Хватка у Прохи была крепкая. Сенька знал: по части силы-ловкоститягаться с ним нечего. Самый лихой пацан на всей Хитровке. Полезешь махаться —накостыляет. Побежишь — догонит.

— А ну шагай за мной, — ухмыльнулсяПроха. — Так пойдёшь или для почину юшку пустить?

— Куда идти-то? — спросил Сенька,так пока и не опомнившись от фиаски замечательно придуманной проекции. —Ты чего вцепился? Пусти!

Проха лягнул его носком сапога по щиколотке,больно.

— Пошли-пошли. Один хороший человекпобалакать с тобой желает.

Если по-настоящему, по-хитровски драться — накулаках или хоть ремнями — Проха бы в два счета его забил. Но зря что ли Сенькаяпонской мордобойной премудрости обучался?

Когда Маса-сенсей понял, что настоящего бойцаиз Скорика не выйдет — очень уж ленив и боли боится, то сказал: не стану,Сенька-кун, тебя мужскому бою учить, научу женскому. Вот один такой урок, какбабе себя соблюсти, если охальник её за шиворот ухватил и сейчас бесчеститьстанет, Скорик сейчас и припомнил.

— Просе этого, — сказалсенсей, — торько пареная репка.

Ребром левой ладони, снизу, полагалось битьсрамника по самому кончику носа, а как голову запрокинет — костяшками правойкисти в адамово яблоко. Сенька, наверно, раз тыщу этак по воздуху молотил:раз-два, левой-правой, по носу — в кадык, по носу — в кадык, раз-два, раз-два.

Вот и сейчас это самое раз-два исполнил,полсекундочки всего и понадобилось.

Как пишут в книжках, результат превзошёл всеожидания.

От удара по носу — несильного, почтискользящего — Прохина голова мотнулась назад, а из дырок брызнуло кровью. Когдаже Сенька сделал “два”, аккурат по подставленному горлу, Проха захрипел иповалился.

Сел на землю, одной рукой за горло держится,другой нос зажимает, рот разинут, глаза закатились. А кровищи-то, кровищи!

Скорик прямо напугался — не до смерти ли убил?

Сел на корточки:

— Эй, Проха, ты чё, помираешь что ли?

Потряс немножко.

Тот хрипит:

— Не бей… Не бей больше! А, а, а! —хочет вдохнуть, а никак.

Пока не опомнился, Сенька на него по всейформе насел:

— Говори, гад, на кого шестеришь! Не товдарю по ушам — зенки повылезут! Ну! На Князя, да?

И замахнулся обеими руками (был ещё и такойприём, из несложных — нехорошему человеку разом пониже обоих ушей врезать).

— Нет, не на Князя… — Проха потрогалмокрый от крови нос. — Сломал… Костяшку сломал… У-у-у!

— А на кого? Да говори ты!

И кулаком ему — прямо в серёдку лба. Такогоприёма сенсей не показывал, само собой получилось. Прохе-то, поди, ничего, аСенька себе все пальцы поотшиб. Однако подействовало.

— Нет, там другой человек, пострашнейКнязя будет, — всхлипнул Проха, заслоняясь руками.

— Пострашней Князя? — дрогнулголосом Скорик. — Кто такой?

— Не знаю. Бородища у него чёрная, допупа. Глаз тоже чёрный, блестящий. Боюсь я его.