«Но Государю все-таки противны», – закончил за него мысль Гулыга.

– Нужно не менее десяти губернаторских мест и одно наместническое, – вслух сказал он. – В Европейской части. Санкт-Петербург, разумеется. Одесса. И одно из колониальных владений или шельф. По избирательным округам мы договоримся. В остальном зависит от размера пенсионов, которые вы предложите.

Кутепов смотрел на спикера ласково, как врач на заведомого покойника.

– Либерократы имеют не более двенадцати процентов на каждых выборах. Вы стали председателем только потому, что, в отличие от кандидатов, предложенных другими фракциями, умеете направлять активность зала в конструктивное русло. Иными словами, не морды бить, а на кнопки нажимать. Ценнейшая способность в парламенте, – усмехнулся «пример-министр». – Поэтому не более пяти губернаторских мест за Уралом. Никакого наместничества, особенно в районе шельфа или космических колоний. И Петербург, конечно. Куда ж без него?

Гулыга помолчал. Он еще не знал, согласится ли? Да и не ему соглашаться. Сделает пару звонков, получит указания…

– А остальные фракции? – спросил спикер, чтобы выиграть время. «Нравственность России», «Исламский выбор», «Православные домоседы» не имели для него никакого значения. Пусть сами бултыхаются. Откидные места. Корчат из себя невесть что, хотят договариваться по голосованию с партиями-китами на паритетных началах. Гулыга будет даже рад, если их сольют.

– Ими решено пренебречь, – отозвался Кутепов. – Все, конечно, получат компенсации от казны, но не более.

Спикер сделал над собой усилие и кивнул.

– Мне надо подумать.

– Мы не торопим, – усмехнулся премьер. – Посоветуйтесь с… товарищами по партии.

Пауза показала, что Кутепов отлично понимает, с кем и о чем станет советоваться собеседник.

Теперь предстояло подумать. Премьер не был замечен среди «своих» в клубах, ложах и на иных площадках. Информация на Гулыгу у него явно или от Кройстдорфа, или своя. Так почему же либерократу, чьи контакты и подчинение известны, предлагают кресло главы Кабинета Министров? Хотят сохранить витрину перед Европой? Это вряд ли удастся. Если падение парламентской системы предрешено, то предрешена и реакция с Запада. Тут другой подвох. Хотят выманить у него согласие. Подразнить высоким местом. На самом деле – посадят, но рулить не дадут, а через годик снимут… Так выгодно ли?

Гулыга покинул кабинет и вышел в парк. Декабрь, а все снега нет. Мокрый ветер лепит листвой в лицо. Очень не хочется гулять, подставляя щеки под питерскую погоду. Тем не менее есть звонки, которые нельзя сделать из кабинета, даже если вся прослушка выключена. Мало ли?

Петр Владимирович нашел заветный канал. Ему ответили не сразу. Только когда связь, буквально выдуваемая ветром из пространства, установилась. Ни приветствий, ни подробностей. По ту сторону трубки были осторожные люди. Отследили, чей звонок. Очистили от возможного контроля. Направили адресату. Тот поднял трубку и сквозь зубы бросил:

– Соглашайтесь, – а потом, помедлив, добавил: – Александр Максимович.

Гулыга спрятал телефон в карман. Значит, он нужен им в новых структурах. Невидимые начальники решили играть в условиях отмены парламентаризма. И предполагают действовать старым, испытанным способом: формируя для себя наследника. Опасно!

* * *

Максим Максимович был раздражен и зол. Плохо ел за обедом. Цыкал на детей. Выразительно поглядывал в сторону жены, точно спрашивал: что за уродов ты мне рожаешь?

Кройстдорф переслал ему информацию без комментариев, ибо такие сведения не могут быть откомментированы подданным. Старый приятель цесаревича, сын министра двора Эдик Адлерберг, великовозрастный балбес, затащил наследника на спиритический сеанс.

Максим Максимович только что вернулся из тренажерки. Потный, с полотенцем на шее. Хотел зайти в ионизатор. Черт дернул просмотреть внутреннюю почту!

Как стоял, так и сел.

Ролик выглядел живописно. По комнате летали столы. Загробный голос отвечал на вопросы. Дуралей-сын, кажется, был напуган и верил своим глазам. Почему Сердитому в качестве наследника достался слабохарактерный, мягкосердечный, впечатлительный олух?

Вызывали духов Павла I, Керенского, батюшки Серафима, Блока и последнего императора старой династии Николая II с семьей. Святые не отозвались, что уже показательно. Павел I невнятно стращал из могилы. Керенский проклинал возможный крах парламентской системы в России. Блок призывал: «Слушайте музыку революции!» Де, грядет, грядет…

И ежу ясно, что каждый вел себя в рамках заявленного еще при жизни амплуа. Ежу ясно – цесаревичу нет! Смотрит вытаращенными испуганными глазами, точно ему впервые открылся сверхчувственный мир. А там – тьма-тьмущая. Тени великих людей скользят по стенам, из-под дантовского лаврового венка падает на чело кровь, точно это терновый венец Спасителя!

– Наш сын совершенно ни на что не способен, – резко сказал Татьяне Федоровне муж, вставая из-за стола. – Как придет с огорода, сразу ко мне в кабинет.

По утрам дети копали грядки и пропалывали сорняки под присмотром автоматических садовников. Это приучало не только к труду, но и к вежливости. Если вы спокойны и внимательны с машиной, значит, сможете пересилить себя и с людьми.

Александр Максимович пришел домой, насвистывая, и прямо в прихожей коттеджа столкнулся с Кройстдорфом, собиравшимся телепортироваться обратно в Москву.

– Ваше Высочество, – шеф безопасности поклонился, – Вы должны знать. И хорошо, что от меня лично. Моя должность состоит в надзоре, в том числе и за высочайшими лицами. Я обязан был передать Государю запись вашего вчерашнего сеанса у духовидцев. Я сознаю, что сделанное мною навсегда испортит наши дальнейшие отношения. Прошу помнить, что как человек я это понимаю и не считаю возможным впредь утомлять вас своей персоной.

Кройстдорф ожидал, что наследник взовьется: «Да как вы осмелились?!» Или начнет грозить: «Дай срок, я тебя приберу к рукам! Забудешь про эполеты, вспомнишь про Магадан!»

Но мальчик побледнел как полотно. Сел в прихожей на столик трюмо и пошевелил серыми от ужаса губами:

– Папа́ знает?

Карл Вильгельмович не считал возможным задерживаться и становиться свидетелем разговора венценосного отца с очень-очень провинившимся сыном.

Наследнику было 14 лет, его все любили за доброту и мягкость. В душе Макс тоже был мягким и добрым, но снаружи закаменел еще до престола. Покушения ли помогли? Тотальная ли слежка? Подданные знали его собранным, волевым, резким. А вот Саша – «наш Ангел», как называли его дома, – пока оставался, как горячая булка, только что из печи. Аж ладоням потно от прикосновения. Грешно было сдавать его на семейную расправу. Но еще грешнее молчать, раз нашлись желающие оттягать наследника от родного отца, вбить клин, сначала душевный, мистический, а потом – дай срок – и политический, всем заметный.