Теперь наставник стоял у заборчика детского огорода, склонив к плечу плотно обритую «толстую» голову и, потаптывая ногой, шевелил пальцами левой руки.

– Уходите, – мрачно проговорил Саша. – Вы предали меня. Разве не так?

– Не так, – с болью в голосе отозвался Светланин. – Вспомните, я хоть раз обманывал вас? Эти люди, к которым я вас отвез, хотят хорошего. И для страны. И для вас. Ваш отец просто не понимает. Надо только открыть сознание, увидеть всю картину. – Поэт торопился объяснить. – Может, вам и показалось сначала грязновато, а потом нечисто. Но это не то, поверьте мне, не то. Это так надо. Обязательно надо. Чтобы раскрыть все энергии, чтобы голова опустела и могла принять новые знания.

Саша еще крепче сжал лопату.

– Если мой отец узнает, кто и при каких обстоятельствах меня туда пригласил…

– Мальчик мой. – Светланин умоляюще сложил короткие толстые руки. – Ваш отец просто не сознает, что творит. Карамзин ошибался. Самодержавие – не палладиум России, а самая страшная ее язва. Мы хотим спасти страну. Если вы пойдете со мной, если захотите вновь встретиться с теми людьми, они откроют вам, что их мистика вовсе не противоположна ни вере, ни нашей Церкви. Напротив, самое глубокое почитание Бога возможно лишь в кругу посвященных. Великое приобщение к тайным мистериям ждет вас. – Поэт помедлил. – Как и одна известная вам особа, прямо за воротами парка.

Саша поколебался, потом воткнул лопату в землю и двинулся за Светланиным, все еще утирая полотенцем вспотевший лоб.

За воротами парка «Александрия» действительно маячил антиграв. Он завис над дорожкой, точно подкарауливал кого-то. Внутри сидела ослепительная графиня Ливен в красном кожаном комбинезоне. Его серебристая косая молния была расстегнута до половины – мальчик чуть не умер от колыхания тела под хрустящей лаковой курткой. Высокие, до локтей, автомобильные перчатки только подчеркивали контраст обнаженного и скрытого.

Саша застыл напротив лобового стекла с полуоткрытым ртом и самым дурацким выражением лица, на которое был способен. Юлия улыбнулась ему и похлопала по сиденью рядом с собой.

– Вы многое пережили, – произнесла она. – Говорят, на вас обрушились огненные горы? Лава отцовского гнева?

Графиня почти смеялась, и в ее устах неприятности, перенесенные мальчиком, казались какими-то детскими, несерьезными. А между тем он чуть было не потерял место наследника.

– Испугались? – дразнила Ливен. – Ваш отец страшен в гневе. И вряд ли поощряет самостоятельность подданных. Ведь вы поданный, не так ли? Сообщу вам по секрету, – Юлия понизила голос, – домашний деспотизм – самый тяжкий.

– Нет. – Саша помотал головой. – Отец любит меня. Но вы правы: мне давно пора самому делать выбор.

Графиня улыбнулась.

– Тогда стартуем. – Она подняла антиграв и почти сразу, с места, без разгона, врубила 10-ю скорость. У цесаревича даже заложило уши, а волосы на затылке ощутимо вытянулись назад.

– Нас ждут, – беспечно продолжала Юлия. – Но я хотела бы знать, мы увидимся после?

– А до? – спросил мальчик. Его очень задели отцовские пренебрежительные высказывания.

Пришлось графине посадить антиграв на опушке соснового леса, подальше от гуляющих пар, и доказывать щенку, что он взрослый бультерьер. Юлия справилась.

– Ну теперь вы верите мне? – осведомилась она у вновь потрясенного и впечатанного в кресло подростка.

Саша через силу кивнул. Хорошо, что Светланин не сопровождал их. Или так было задумано?

Машина вновь поднялась и вновь рванулась с места. Внизу светились дороги и мосты. Морем жидкого огня колыхались поселки. Зарево вставало над городами. Когда оно охватило полнеба на востоке, стало ясно – Москва. Столицу антиграв миновал без остановок. Саша знал, куда они летят. Дубровицы. Одно из первых в России посвятительных капищ. Белый храм в виде башни. Корона над ним. Здесь принял посвящение не один из великих князей старой династии.

Внизу посадочная площадка была размечена тусклыми огоньками, точно кто-то вынес из дома лампы и расставил их по углам. Антиграв снизился. Стали видны темные фигуры в балахонах, которые готовились подбежать к машине, как только она сядет. Саше показалось, что их многовато, но он успокоил себя короткой молитвой и сжал зубы. Риск, конечно, большой. Но не больше, чем у отца на минном тральщике.

Антиграв сел. Чьи-то руки уже откидывали прозрачный колпак. Бережно вынимали цесаревича и ставили на землю. Графиня осталась внутри.

– Прощайте, мой прекрасный принц, – прошептала она.

Сашу вывели с посадочной площадки и под руки почти понесли к храму. Белая каменная свеча маячила вблизи, выступая из сумрака гранеными, как старинный бокал, стенами. Наследника буквально подняли по ступенькам, он чувствовал, что его держат очень крепко: не то чтобы не уронить, не то чтобы не убежал.

Над входом трепетала свеча в слюдяном фонаре. Тяжелые двери из дуба, окованные зеленой бронзой, были закрыты. Ведший Сашу справа человек в балахоне постучал три раза.

– Кто призывает нас? Кто хочет войти? Назовись.

Цесаревич назвался.

Двери распахнулись, и темнота, расстилавшаяся за ними, поглотила мальчика. Слабое трепетание свечей на полу по периметру стен позволяло оглядеть весь зал, но не выше колен собравшихся. Посреди начертанной мелом пентаграммы мальчик увидел отверстый гроб. По бокам от обшитого красным атласом жерла стояли рыцари в латах с обнаженными мечами. Их лица были открыты, забрала шлемов подняты. Саша в ужасе подумал, что практически всех собравшихся он знает. Видел в кабинете отца, в театре, на заседаниях Совета и даже не подозревал, кто они. Не подозревает и отец… Мальчика подтолкнули в плечо, и он увидел у себя за спиной Светланина. Как тот добрался? На другой машине?

– Сделайте последний шаг, ваше высочество, – шепотом произнес поэт. – И вас благословят соотечественники.

Юноша сжал кулаки и подступил к гробу. Монахи в серых балахонах помогли ему опуститься на алые подушки, положили на грудь цветущую ветку акации. Рыцари подняли крышку и под торжественное пение латинского гимна начали заколачивать ее золотыми гвоздями. Адепт должен был символически умереть и воскреснуть.

Затем «братья» подняли домовину на плечи и понесли – по ритуалу трижды вокруг алтаря против Солнца. На самом деле – быстрым шагом из храма. Цесаревич лежал подозрительно тихо. Не шевелился. Не стенал. Даже когда его сносили по ступенькам на улицу, не издал ни звука.

Гроб погрузили на один из опустившихся на площадку военных антигравов без опознавательных знаков. Только когда продолговатый пенал с человеком внутри запихивали в заднюю открывающуюся над сброшенным пандусом дверь, изнутри послышались возня и недовольное бормотание. Александр Максимович явно начинал догадываться, что вокруг происходит что-то не то. Но было уже поздно.

К вертушке подошел грустный Светланин, положил руку на гроб и обратился к командиру расчета – с виду частная охранная компания, камуфляж черно-синий, без шевронов.