В декабре 1909 года Пирпонт приобрел у Томаса Форчуна Райана контрольный пакет акций Equitable Life Assurance Society. Это позволило ему получить сильное влияние на три крупнейшие страховые компании Америки - "Взаимная жизнь", "Эквитейбл" и "Нью-Йорк Лайф". Хотя впоследствии он провел "взаимное обложение" Equitable и продал ее страхователям, возможность злоупотреблений представлялась ужасающей.

Пирпонт также контролировал несколько нью-йоркских трастов с помощью старого трюка, оставшегося со времен железных дорог, - траста с правом голоса. Его Bankers Trust поглотил три других банка. В 1909 г. он получил контроль над Guaranty Trust, который в результате ряда слияний превратился в крупнейший американский траст; в его голосующий траст входили два партнера Моргана. Будучи директором и Bankers Trust, и Guaranty Trust, Гарри Дэвисон беззаботно утверждал, что Морганы контролировали эти два банка не больше, чем сам Комитет Пуджо. Однако документы Morgan свидетельствуют о явно собственническом отношении к банкам. Например, когда Дэвисон уезжал в отпуск, Ламонт писал такие записки: "Банковские дела - все идет гладко и успешно в Bankers. В Guaranty Trust дела идут хорошо". Помимо этих трастовых компаний, контролируемых Морганом, в основную группу Money Trust входили J. P. Morgan and Company, First National Bank и National City Bank. На National Bank of Commerce, второй по величине в Америке, Пирпонт имел такое влияние, что его называли "банком Дж. Пирпонта Моргана".

Банкиры с Уолл-стрит кровосмесительным образом менялись местами в советах директоров друг друга. В некоторых банках количество директоров настолько совпадало, что их было трудно разделить. Пять из девяти директоров Chase были также директорами First National, что давало Джорджу Ф. Бейкеру возможность контролировать Chase. Кроме того, банки совместно владели крупными пакетами акций друг друга. Пирпонт был крупнейшим внешним акционером Первого национального банка Бейкера. После паники 1907 года Пирпонт также приобрел крупный пакет акций National City и ввел Джека в его совет директоров. У общественности могло возникнуть подозрение, что эти "банки Моргана" избегали конкуренции и пользовались правом вето в отношении новых участников рынка капитала.

Отчасти появление новых финансовых гигантов стало следствием огромных масштабов промышленного финансирования. Бизнес тяготел к Нью-Йорку по мере того, как компании приобретали национальный масштаб. Например, в 1906 г. J. P. Morgan and Company перехватила бизнес American Telephone and Telegraph у бостонской Kidder, Peabody, которая продавала облигации AT&T в Новой Англии, но не могла справиться с новой потребностью в финансировании на национальном уровне. Банки должны были расти вместе со своими клиентами, и промышленные тресты создавали денежные тресты в той же степени, что и наоборот. Аналогичным образом, осуществляя крупномасштабное зарубежное финансирование в Китае, Латинской Америке и других странах, Вашингтон превратил банки Уолл-стрит в инструмент государственного управления, но затем был огорчен, когда они стали сотрудничать с ним внутри страны.

Почему банки просто не слились, вместо того чтобы устраивать фарс с обменом акциями и членами правления? Большинство из них были частными партнерствами или закрытыми банками и вполне могли это сделать. Ответ на этот вопрос кроется в традиционной американской антипатии к концентрированной финансовой власти. Трио Morgan-First National-National City опасалось общественного возмездия, если бы открыто заявило о своей приверженности. В 1911 г. группа задумалась о слиянии Bank of Commerce и Chase National Bank, но президент National City Джеймс Стиллман наложил на это вето. Как сообщил Джек Пирпонту, "его возражения вызваны тем, что он считает, что в настоящее время лучше не привлекать внимания к великой силе трио, что может усилить общественные настроения против этой силы во всех Соединенных Штатах. . .. Никто из тройки не желает в дальнейшем вкладывать крупные средства в акции банков на длительный срок".

На слушаниях в Пуджо Пирпонт столкнулся с хитрым противником. Невысокий, остроносый и усатый Сэмюэл Унтермайер был не отъявленным радикалом, а состоятельным юристом, у которого в лацкане красовались свежие орхидеи. Будучи глубоким знатоком трастов, он изучал деятельность Equitable Life Assurance и Standard Oil, и обладал обходительным, вкрадчивым стилем. Пирпонт, напротив, был груб и неотесан на людях. В момент высшего кризиса он вернулся к тем заповедям, которые вдалбливал ему в голову Джуниус, - "Кодексу джентльмена-банкира". Знаменитый обмен мнениями выглядел следующим образом:

 

Унтермайер: Разве коммерческий кредит не основан в первую очередь на деньгах или имуществе?

Морган: Нет, сэр, первое - это характер.

Унтермайер: До денег или до имущества?

Морган: Прежде чем деньги или что-либо еще. За деньги это не купишь. Потому что человек, которому я не доверяю, не смог бы получить от меня деньги по всем облигациям в христианстве.

Зрители аплодировали, а бизнесмены по всей Америке замирали от восторга перед этим красноречием. Обычно неразговорчивый Пирпонт неожиданным образом облагородил банковское дело. На Уолл-стрит, по словам банкира Генри Селигмана, цены на акции подскочили на 5-10 пунктов благодаря этому выступлению. Пьерпонт сформулировал эту мысль более красочно: "Я знаю человека, который приходил в мой офис, и я давал ему чек на миллион долларов, когда знал, что у него нет ни цента в мире".

Как бы финансисты ни радовались подобным настроениям, для постороннего человека эти заявления звучали, как напутствие для глупцов. Однако, как мы уже видели, первые торговые банкиры использовали характер и сословную принадлежность в качестве грубой формы проверки кредитоспособности; со времен Медичи и Фуггеров это был практический способ защиты частными банкирами своего драгоценного капитала. Заявление Пьерпонта не было ни циничным, как считали критики, ни благородным, как представляли друзья. Это была вполне работоспособная бизнес-стратегия.

В учебниках истории эпиграмматические высказывания Пьерпонта выделяются на общем фоне. Однако в стенограмме слушаний по делу Пуджо они выглядят на сухом фоне отрицаний и односложных ворчаний, как будто он не желал признавать законность слушаний. Стуча тростью, Пьерпонт набычился и фыркнул, как разгневанный бог, которого держат в заложниках язычники. Нехотя давая объяснения, Унтермайер приводил его к абсурдным заявлениям. Например, Унтермайер добился от Пьерпонта обоснования единоличного контроля над железными дорогами, которые он спонсировал:

 

Унтермайер: Но я имею в виду, что банковский дом не несет никакой юридической ответственности за стоимость облигаций, не так ли?

Морган: Нет, сэр, но это предполагает нечто другое, еще более важное, а именно моральную ответственность, которую нужно защищать, пока ты жив.

Таков был Пирпонт в двух словах: он представлял интересы держателей облигаций и выражал их гнев против безответственного менеджмента. Но Унтермайер видел в директорстве и голосующих трастах нечто большее, чем пассивное наблюдение. Помимо представления интересов держателей облигаций, Дом Моргана представлял и самого себя, чтобы обеспечить стабильный поток бизнеса. Он мог вмешиваться