для защиты собственных интересов. Поскольку Пирпонт не хотел этого признавать, он изрекал белиберду:

Унтермайер: Вы не считаете, что у вас есть власть в каком-либо ведомстве или отрасли в этой стране, не так ли?

Морган: Не знаю.

Унтермайер: Ни малейшего?

Морган: Ни в малейшей степени.

Чувствуется, что Унтермайер, отнюдь не будучи недовольным, с удовольствием использовал такую неуступчивость для демонстрации высокомерия Пьерпонта.

Унтермайер: Вашей фирмой руководите Вы, не так ли?

Морган: Нет, сэр.

Унтермайер: Это не так?

Морган: Нет, сэр.

Унтермайер: Вы являетесь последней инстанцией, не так ли?

Морган: Нет, сэр.47

Несмотря на массу косвенных улик, комиссия Пуджо так и не смогла доказать существование денежного треста в строгом смысле слова. Напротив, она обнаружила "общность интересов", которая сконцентрировала "контроль над кредитом и деньгами в руках нескольких человек, среди которых J.P. Morgan &. Co. являются признанными лидерами". В нем говорилось, что шесть домов - J.P. Morgan and Company, First National, National City, Kuhn, Loeb, а также бостонские Lee, Higginson и Kidder, Peabody - действовали согласованно, спонсируя ценные бумаги крупных корпораций и правительств. Без этой группы крупным компаниям было сложно выходить на рынок облигаций, а конкурентам - отнимать у них бизнес.

Комитет Пуджо зафиксировал джентльменские правила поведения среди старых банков Уолл-стрит. Они конкурировали, но в такой же формальной и ритуальной манере, как менуэт. Они не участвовали в торгах друг с другом по выпуску облигаций. Скорее, один дом проводил частные переговоры по сделке, а затем распределял доли в синдикате между другими фирмами. Со временем эти доли, как правило, не менялись для конкретной компании. Как сказал Джейкоб Шифф в интервью изданию Pujo, "создавать необоснованные помехи для конкуренции - это нехорошая форма". Хорошая практика не оправдывает конкуренцию в вопросах безопасности". Вопрос о том, был ли это откровенный заговор с целью не допустить чужаков или просто естественная реакция на рыночные условия, будет обсуждаться в течение последующих сорока лет. Вопрос не был решен до суда над Мединой в начале 1950-х годов, когда Дом Моргана вновь был признан организатором заговора.

Слушания по делу Пуджо имели одно непосредственное последствие, которое, казалось, угрожало власти Моргана. В декабре 1913 г. президент Вильсон подписал закон о Федеральной резервной системе, обеспечив правительство центральным банком и избавив его от необходимости полагаться на Дом Морганов в чрезвычайных ситуациях; новая Федеральная резервная система представляла собой гибридное учреждение, включавшее частные региональные резервные банки и государственный Федеральный резервный совет в Вашингтоне. Однако Дом Моргана так искусно заключил союз с Федеральным резервным банком Нью-Йорка, что в течение последующих двадцати лет он фактически получал власть в новой финансовой системе. Банкиры еще не были приручены.

После слушаний в Пуджо Джек и его сестра Луиза сидели с отцом в частном железнодорожном вагоне, пока он приходил в себя от напряжения, вызванного его показаниями. Как только слуги принесли их багаж из гостиницы, они все вернулись в Нью-Йорк. Джек высоко оценил показания отца, считая его "совершенно откровенным, очень полезным для ситуации", но проникся лютой ненавистью к Унтермайеру, которого он прозвал Зверем. Он считал, что слушания в Пуджо - это откровенное нападение на банк Моргана, а другие банкиры были привлечены лишь в качестве дымовой завесы. Из гордости за янки отец и сын заявили, что не подвержены нытью таких маленьких человечков. Взяв смелый тон, Джек сказал: "Мы все здесь придерживаемся той ноты, которую [Пирпонт] так хорошо подметил в Вашингтоне , что он слишком велик, чтобы его раздражали подобные жалкие мелочи". Однако на самом деле Сениор так и не смог оправиться от испытания этой публичной инквизицией.

Пирпонт был слишком тонкокожим, чтобы философски относиться к политическим нападкам, и не признавал себя людоедом, изображенным на газетных карикатурах. Он считал себя щедрым, патерналистским боссом и любезным дедушкой, а не кровожадным монстром. Он был озадачен новым общественным вниманием к бизнесменам и предсказывал, что "наступает время, когда все дела придется вести со стеклянными карманами". Он считал, что в новых условиях Джеку будет лучше. В последние месяцы жизни Пьерпонта не покидало меланхоличное ощущение того, что история прошла мимо него. В 1913 г. он сказал одному из посетителей: "Когда вы увидите мистера Вильсона, передайте ему от меня, что если когда-нибудь наступит момент, когда он решит, что любое мое влияние или ресурсы могут быть использованы в интересах страны, то они полностью в его распоряжении". Такое время так и не наступило.

Бежав вместе с Луизой вверх по Нилу, Пьерпонт не смог избавиться от своих проблем. Как всегда, его недомогания представляли собой скорее массу аморфных симптомов, чем определенную болезнь. Луиза частным образом сообщала Джеку о его расстройствах пищеварения, депрессии, бессоннице и нервных приступах. "Желчный приступ практически прошел, но результат многомесячного напряжения очень заметен", - сообщала она, когда они отплывали в Луксор. Джек - всегда не на своем месте, всегда полный тоски - теперь желал присоединиться к Пирпонту. Но это были не обычные отношения между отцом и сыном. Происходила политическая преемственность - не менее важная, чем переход президентской власти, - и Луиза сообщила, что исполнительная власть переходит в его руки. "Твое предложение приехать самому тронуло и обрадовало его, но он хочет, чтобы ты помнил, как много зависит от твоего присутствия на месте в Нью-Йорке, как много интересов находится в твоих руках. Он слишком слаб, чтобы принимать решения; он хочет оставить это вам". Это был первый случай, когда Пирпонт в явной форме передал высшие полномочия своему сыну.

По мере того как Пирпонт слабел, из Нью-Йорка присылали свежих врачей. Полноватый банкир считал, что свежее масло и сливки из Крагстона могут восстановить его силы, и просил Джека присылать их. Окончательная осада наступила в номере люкс римского "Гранд-отеля" за 500 долларов в день. Известие о неизлечимой болезни Пирпонта всколыхнуло мир искусства, который готовился к обвальному падению цен. Первый этаж "Гранд Отеля" кишел торговцами произведениями искусства, антикварами, модными аристократами, потрепанными торговцами - все они пытались всучить умирающему финансисту последнюю картину или статую. Их натиск был настолько рьяным, что, по словам газеты "Нью-Йорк Таймс", они "отбивались с регулярностью прибоя на пляже". Между тем, состояние Пирпонта требовало, чтобы политика и бизнес не упоминались. Он был вял, но не спал. Даже таблетки морфия не могли успокоить его измученный разум и замедлить учащенный пульс. В ночь на 31 марта он стал бредить и бормотать о своем детстве. Представляя себя в школе в Хартфорде или Швейцарии, он хвалил "прекрасных мальчиков"