– Ты чувствуешь ее? – Астахов пропустил мимо ушей мою колкость и приложил руку к тому месту под грудью, куда в меня вошла выпущенная им пуля. – Пулю я имею в виду. Чувствуешь ее в себе?

– Иногда, – ответила я, сбитая с толку внезапной сменой темы и его интонации.

– А сейчас? – Волкодав заглянул мне в глаза.

Он был высокий и даже на каблуках я была ниже его.

– Сейчас я чувствую твою руку там, где ее быть не должно, – ответила я.

От места касания его руки разбегались мурашки и будто пытаясь их догнать и вернуть обратно его рука настойчиво задевала грудь.

– Я хотел облегчить твою участь, – как-то отстраненно произнес он. – Они бы раздирали тебя живьем, не спеша наслаждаясь твоей агонией.

– Плохо ты целился для этого, Гриша-косяк, – язвительно ответила я. – Убей ты меня там, на той проклятой дороге…

– Я не смог, – перебил он, поглаживая уже исключительно мою левую грудь. – Ты повернулась и я не смог… убить…

– Бедный, бедный волкодав! – снова съязвила я, убрав от своей груди его нахальную лапу. – Словами не передать, как мне тебя жаль!

Астахов посмотрел на свою лишенную удовольствия руку и снова поднял на меня глаза, космос в которых засиял решительностью. В его запахе проступили ноты возбуждения и жилистая рука снова накрыла мою грудь.

Я ударила его по лицу, сбив пряди волос. Открытая бутылка выпала и покатилась по полу, разливая воду.

На секунду Астахов замер, а еще через секунду мои руки, намертво зажатые им, оказались у меня над головой, а сама я больно уперлась спиной в холодную поверхность холодильника.

Грудь приподнялась и натянулась, и горячее, прокуренное дыхание Астахова с горьковатым оттенком водки прерывисто падало на нее.

– Урод ты, Астахов, – тихо сказала я, быстро оставив попытки вырваться. – Сказал, что хотел облегчить мою участь, что не смог убить, приходил ко мне в больницу и не сдал, когда я ходила к Егору, а сам только и ждал, чтобы мне засадить. Что ты ж, падло, тогда не взял меня? Побрезговал, как и Борис? А теперь я вся такая чистенькая и красивенькая… Что ж не вкусить, а? Ведь никого нет рядом, никто не заступится за меня.

– Я не насильник, Кира, – возразил Астахов, свободной рукой расстегивая мое платье. Хоть и в обтяжку, без бретелей оно легко соскользнуло на пол. Следом отправились и кружевные трусики. – Я не сделаю того, чего ты не захочешь.

– Ты уже делаешь то, чего я не хочу, – ответила я, ощутив его шершавую руку у себя между ног.

– Уверена? Ты что-то не особо сопротивляешься.

Астахов посмотрел мне в глаза и, едва касаясь, начал поглаживать половые губы.

– Я вижу, как ты смотришь на Бориса. Он думает, что завоевал тебя и, возможно, в какой-то степени это так, но ты не забыла, что он сделал с твоим братом, с врачом, с тобой. Ты разыграла свои лучшие карты, Кира, ум, красоту и сексуальность, и Борис у твоих ног, влюбленный, одержимый и готовый на все ради тебя. Бл*ядь, – волкодав усмехнулся, – я ушам своим не поверил, когда он попросил тебя кольцо ему надеть! Пи*дець какой-то!

– Борис убьет тебя, если узнает, что ты ко мне прикасался. Вся твоя банда тебе не поможет.

Пускай физически я не сопротивлялась, но мозг упорно и отчаянно гнал прочь возникавшее в тех крохах души, что во мне остались, давно забытое чувство.

– Если… – усмехнулся он, касаясь растрескавшимися губами моей шеи. – Если узнает.

Простейшие движения его руки вызывали дрожь. Не объяснимые импульсы от каждого прикосновения без оттягиваний, подергиваний и проникновений, которые мужчины, как правило, считали уместными и желанными для их партнерш, выстреливали вдоль моего тела, взрывались фейерверками, сбивая дыхание, делая мысли вязкими, мышцы мягкими и послушными, а кожу горячей, как песок, разогретый тропическим солнцем.

Черт, он просто гладил меня, а я текла ему в руку, как неопытная девчонка.

– Зачем ты это делаешь? – прошептала я, рвано выдыхая. Сил хоть на какое-то сопротивление становилось все меньше.

– Затем, Кира, – Астахов наклонил голову и с чувством прикусил мой заострившийся, твердый сосок, отчего я вообще чуть не задохнулась, – что я хочу, чтобы ты почувствовала себя живой, почувствовала то, что есть на самом деле, а не то, что ты заставила себя чувствовать, внушила себе, чтобы выжить, чтобы отомстить. Я понял это сразу, как только увидел тебя спускавшейся по лестнице. Ты знала, кто я, знала, что сделал, но все равно вытаскивала из меня пулю. Борис, этот урод, – с презрением выплюнул он, – привел тебя на место убийства брата, а ты обняла его. Он даже не заметил в твоих глазах желание вцепиться ему в глотку, но ты правильно поступила, сдержавшись. Его охрана убила бы тебя на месте, а он мог еще и выжить. Ты думаешь, что в тебе ничего не осталось, что Борис, да и я тоже, забрали все у тебя, но я докажу тебе, что это не так.

– Но зачем? – прошептала я, слабо фокусируя на нем взгляд. Спина ныла от желания выгнуться дугой. Подкаты становились сильнее и я чувствовала, что сейчас кончу. – Зачем?

– Ты знаешь, зачем, Кира, – глядя мне в глаза, также шепотом ответил Астахов. – Ты все знаешь, но я скажу это. Скажу вслух, что люблю. Люблю тебя.

Последний раз его шершавые пальца скользнули по половым губам и меня затопило. Из горла вырвался стон, заглушенный гудком поезда, проносившегося по рельсам вдаль, прочь из города, прочь от всего.

Сопротивляясь тому, что, как я думала, умерло вместе с братом, я даже не заметила, что Астахов уже не держал мои руки, что ими я запутанно бродила по его затылку, перебирала волосы и очерчивала плечи.

– Будь ты проклят, Астахов… – выдохнула я, тщетно пытаясь совладать со своим телом, в очередной раз предавшим меня, и той лавиной, что обрушилась на меня близостью волкодава, моего не состоявшегося убийцы.

– А можно… – Он осторожно поцеловал меня в губы. – Просто Гриша…

Углубив поцелуй, "просто Гриша" расстегнул джинсы и, ловко подхватив меня под ягодицы, насадил на член.

Вечер незаметно перетек в позднюю ночь. Поезда все гудели и гудели, как-то скорбно навевая мысли о том пути, по которому они следовали, и тому, куда он должен был их привести.

У них, как и у меня была конечная остановка, цель, но для них был возврат, а для меня… Не знаю.

Гриша имел множество возможностей пристрелить Бориса, но не делал этого. Он верно рассуждал, что сама по себе смерть Бориса привела бы лишь к еще одной смерти, а у Гриши явно было желание жить и в будущем, живом будущем, он видел смысл.

Что же касалось меня… Что ж, будущее для себя я видела в двух вариантах.

К Борису я смогла чем-то проникнуться, соблазниться не только его деньгами и заботой, но и тем, что он мог быть другим, мог любить нежно и мог подарить мне будущее подле него, подарить возможность познать счастье материнства, и такую жизнь, такое будущее я легко могла представить. Более того я смогла бы так жить, жить с ним и, как и сказал Гриша, весьма успешно позволять Борису видеть во мне то, чего не было, то есть ответной любви и преданности.