Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брим театрально вздохнул.
— Кажется, когда бы мы ни встретились, у нас на пути встает преграда.
— Ага, — усмехнулась она. — Правильно кажется. Ладно, — добавила она, глядя бесстыжим взглядом. — Если у тебя есть настроение, можем после ужина потискаться.
— Сначала посмотрим, доживу ли я до конца ужина, — устало усмехнулся Брим.
Вообще-то мысль о нескольких часах с этой красивой — и очень привлекательной — женщиной средних лет действовала… да, стимулирующе. Ему было в свое время очень хорошо служить с ней, и сейчас обещание вечера, наполненного пикантными разговорами, вызвало прилив Вут знает откуда взявшейся энергии.
— Ладно, — согласился он. — Скажи куда.
* * *
Она выбрала тихий бар с деревянными панелями в большой старой гостинице. Бриму сразу стало там уютно, и он даже взбодрился — относительно. За консолью массивного инструмента сидел единственный музыкант, извлекая из его глубины мелодии расслабляющие, но не усыпляющие.
— Тут чудесно, старпом, — сказал Брим. — Мои комплименты. Она улыбнулась:
— А наверху тоже есть прекрасные комнаты.
— Я почему-то думаю, что ты одну-две из них видела.
— Ну, — отшутилась она с улыбкой, — если бы я ждала, что ты меня туда отведешь, я бы вообще забыла, как это делается. Я не имею в виду ходьбу по лестнице.
— Ну, невелика опасность, что ты это забудешь.
— Верно, — признала она. — Это как ездить на детском гироцикле.
— Только еще приятнее.
— Ага. Намного…
Они взяли бутылку приемлемо дорогого логийского к ужину из фруктов, чатни, сыра и свежего хлеба с хрустящей корочкой. Как всех звездолетчиков, служивших когда-то на одном корабле, их связывала особенная дружба, выкованная длинными вахтами, суровыми гравитационными бурями и глубокой, загадочной любовью к самому космосу. Разговор шел легкий, он только касался старых знакомых и их судьбы. Слышал ли он что-нибудь о Марго Эффервик? Посчастливилось ли какой-нибудь даме завоевать сердце Тоби Молдинга или для маленьких седеющих коммандеров еще есть шанс? По-прежнему ли заправляет всем хозяйством Утрилло Барбюс?
— А с кем это ты теперь спишь, Вилф Брим? — вдруг спросила она. — Я не в буквальном смысле, конечно. — Она застенчиво улыбнулась. — Эта длинноногая карескрийка — Ева Картье, если помню — успела затащить тебя в постель раньше меня?
— А это вообще не твое дело, — огрызнулся Брим, но невольная улыбка и краска на щеках его выдали.
— Ага! — возликовала Труссо. — Да можешь не говорить, я и так знаю. — Она улыбнулась. — Хотела бы я обнимать мужчину такими же длинными ногами.
— Я уверен, что ты вполне достигаешь той же цели другими средствами, — усмехнулся Брим.
— Можешь мне поверить, — ответила она с улыбкой, но потом нахмурилась. — Картье настоящая карескрийка, правда? Я так понимаю, что она летала на одном из колхауновских каперов, как он их называет.
— Так и было, — подтвердил Брим. — Тогда мы с ней и познакомились. Но что ты имеешь в виду — «настоящая карескрийка»?
Теперь уже Труссо стала серьезной.
— Не знаю, — ответила она. — Просто слово само выскочило. — Склонив голову набок, она поглядела на него, будто видела в первый раз. Потом подняла брови. — А может, знаю. Она не такая, как ты. Она гордится тем, что она карескрийка. А ты никогда даже об этом не говоришь.
— Да, — ответил он. — Я над этим сейчас работаю.
— Вот как?
— Вот так, тыть его черт! Я начинаю ощущать, что быть карескрийцем — это нормально. Но я еще — и прежде всего, наверное, — имперец. Имперец родом из Карескрии, вот и все. Можешь мне поверить, мы с ней вдвоем об этом не раз говорили.
Труссо потянулась через стол и взяла его за руку, — Рада это слышать, мой будущий любовник, — сказала она. — Никогда не ставила под сомнение твою «имперскость» — если есть такое слово. И представить себе не могу, кому бы это могло прийти в голову — разве что Пувису Амхерсту. Тыть его черт, с твоими двумя Имперскими Кометами и связями с троном ты несомненный имперец, Вилф Брим. Но между вами двумя есть одна большая разница — и не та, что у вас между ногами.
— И это?
— Ева Картье гордится, что она родом из Карескрии.
— Да кто сказал, что это я один такой «бездомный»? — с напором спросил Брим. — Ты тоже, как я помню, никогда не говорила о своей родине.
Она рассмеялась:
— А это потому, что я никогда свою родину не покидала, Вилф Брим.
— Не понимаю, — ответил он. — Я думал, ты родилась в провинциях Лампсон.
— Родилась, — ответила она с легкой улыбкой.
— Так почему ты никогда о них не говоришь?
— Потому что мы уехали оттуда, когда мне еще года не было, — объяснила она и потом перестала улыбаться. — Вилф Брим, — сказала она, чуть помолчав. — Ты не слишком много времени тратил на изучение личных дел персонала, когда мы вместе служили, а то бы ты знал, что я — флотское отродье. И мать, и отец у меня — Синие Куртки. Моя родина — Флот, и я этим горжусь. А ты вот ведешь себя так, будто у тебя вообще родины нет.
— Чертовски близко к тому, что говорит Ева.
— Хмм. Чем больше я слышу об этой женщине, тем больше она мне нравится — несмотря на ее тытьчертовски длинные ноги.
— А дальше ты мне скажешь, что я одинок, — сказал Брим.
— Нет. Напомню только, что я тебе уже это говорила год назад, когда мы мотались в космосе на старом нашем «Звездном».
— Кажется, помню, — кивнул Брим.
— Чем больше ты стараешься забыть, кто ты, тем больше отсекаешь от себя людей. Ты же знаешь, Карескрия теперь очень популярна.
— Можешь мне поверить, когда я начинал службу, все было наоборот.
— А, это я все знаю, — отмахнулась она. — Но годы войны и люди вроде тебя, Вилф Брим, Колхауна и этой чертовски длинноногой Евы Картье изменили это навеки.
— Все равно такое трудно забывается, — ответил он, поняв, что его затаскивают на ту же дорогу, по которой недавно водила его Ева Картье. — Ты не была в Академии и когда я там учился. Тебе не пришлось иметь дело с целым флотом Пувисов Амхерстов, которые относятся к тебе как к грязи, что бы ты ни делал. — Он скрипнул зубами. — В те дни карескрийцем быть было сурово, и забывается это нелегко.
— Но ведь ты, отказываясь от Карескрии, направляешь эту злобу не на тех, кто мешал тебе жить, а на самих карескрийцев.
— Знаю, — ответил он. — Она мне и это говорила.
— А не говорила она тебе, что эта злость и есть причина твоего одиночества?
— Нет, — признал он. — Этого она не говорила. Но кто может подтвердить, что ты права? Может быть, злость здесь и ни при чем.