class="p">Я посмотрела в том же направлении и на фоне стремительно потемневшего окна увидела не наши лица, а лица с памятника. Одно из них было замазано черной краской.

– …Борис ведь совхозные земли захватил обманом, – вздохнула Анастасия Евгеньевна. – Якобы провели собрание… Надул всех, мы оглянуться не успели. В один прекрасный день совхозные проснулись, а земля уже не их. Своих же ограбил. Ужасно. Ведь Митя учился с их детьми. Его стали упрекать, а он: я его сам ненавижу, говорит. Убью когда-нибудь. Митя за мать болел, она очень тяжело переживала измены Бориса. Он же даже не скрывал. Красивый был, наглый, а когда деньги пошли, совсем с цепи сорвался: ни одной юбки не пропускал. Я даже Лене говорила: может, разведешься с ним, ну, по-свински он себя ведет. А она мне: щас! Пусть хоть и изменяет, и бьет, зато денег у меня куры не клюют. А мне, говорит, только это и надо. Уйду – стану нищей. Матерью-одиночкой. А так – перебесится, богатая старость у нас будет. Ой, она тоже непростая была. Раньше таких называли: кулачка. Деньги любила, это ужас как. В общем, куркули… Но, конечно, такой смерти им никто не желал…

– Борис подумал, что погибла вся семья? – спросила я.

– Да, конечно. Так ему сказали. Он три урны с пеплом закопал, памятник поставил. Виноватым себя чувствовал: он ведь у любовницы в ту ночь был, а тут такое… Ну, и пить стал, прямо водку бутылками в горло лил. Напьется, на пепелище измажется и бегает по полям. Страсть божья. Мы даже думали психушку вызвать. Надо было вызвать, может, обкололи бы каким-нибудь успокоительным и он бы не повесился. Ему и подождать оставалось где-то неделю, он бы узнал, что Митя жив…

– А где был Митя все это время? – спросил Коля.

– Накануне он уехал в Новосибирск к другу. Тогда же мобильных не было, никто и не знал, где он. Он, вообще, тогда повадился бродить. Поругается с отцом или с матерью и сбегает из дома. Первое время они в милицию обращались, а потом рукой махнули. Не маленький уже. Меня это возмущало. Пятнадцать лет всего, ребенок…

– Итак, он объявился, – сказала я. – Вы его видели?

– Так он у меня поселился, – ответила она. – Ему же негде было. Да и вообще, у нас хорошие отношения были. Я математик, а у него к математике выдающиеся способности. Он даже на областных олимпиадах побеждал. А вот что касается человеческих качеств… Был он такой… словно одержимый. Словно бесы в нем сидели, и ломали его, ломали. Это еще до всей этой истории… Знаете, я грешным делом подумала, что, может, этот кошмар его и спасет? Пройдет он через страдания и мягче станет. Иначе, я боялась, дел натворит и в тюрьму сядет. Он однажды мальчика из параллельного класса так избил, так избил. И ни за что! И глаза у него были ужасные. Хорошо, что родители мальчика – алкоголики, не стали шум поднимать… Ну, как хорошо, плохо, конечно, но попадись ему приличные, он бы уже сел за такое. Лена, мать его, такая же была. И дочку, и сына била смертным боем. А ее саму Борис лупил. В общем, семейка еще та…

– Как Митя перенес новость? – спросил Андрей Станиславович. – Когда вернулся из Новосибирска.

– Я думала, хуже будет… Погрустил, конечно… Но чтоб убиваться, нет. Отца, вообще, не пожалел. Ни разу не сказал: «вот, если бы я вернулся раньше».

– Анастасия Евгеньевна, – сказала я. – Вы знали Григория Мирзоева?

– Да, конечно. Он расследовал это дело о пожаре, мы много общались, когда он приходил к Мите. Тогда провели несколько экспертиз, всех допросили по сто раз, мне, вообще, показалось, что это очень добросовестный милиционер. Он единственный попытался проверить слухи, которые начал распускать Гена Голубев. Ну, что это убийство.

– И?

– Никаких доказательств. Я вам говорю: там с десяток экспертиз провели. Короткое замыкание. Они просто угорели. А пожар уже позже начался… Пойду чаю поставлю, – сказала она и встала. –Вы простите, что сразу не предложила. Растерялась очень. А вы пока фотографии посмотрите. Это Митин выпуск.

Она подошла к стенке, достала альбом. Положила его на стол перед нами, а сама ушла на кухню. Зашумел чайник, хлопнула дверца холодильника.

Андрей Станиславович стоял у окна, прижав лоб к стеклу. Стемнело, и улица была беспросветно черной. Ни одного фонаря. Коля сидел на тахте, опершись локтями о колени и опустив голову.

Я открыла альбом.

Его я увидела сразу – он был красивый, значит, пошел в отца. Мальчик пятнадцати лет, блондин. Высокомерное выражение лица, светлые глаза. Крупный, породистый. Физкультурник в стиле 30-х годов. Он никого мне не напомнил, это был совсем незнакомый человек. Под фотографией нарядной прописью: «Дмитрий Голубев».

На планшете я открыла сюжет из «Марфино». Что ж, Аполлинарий Иванов мог просматривать его хоть сто раз: он бы никогда не определил, кто из этих людей мальчик из Павлодарки. Он, действительно, сменил кожу. Как ему это удалось?

Вошла Анастасия Евгеньевна. На пластиковом подносе она несла чайник, чашки, банку варенья, маленькие хрустальные розетки, пакет печенья, коробку «Липтона». Коля встал с тахты и сел за стол. Андрей Станиславович так и не двинулся с места.

– А вдруг их никто не убивал? – тихо спросил он сам себя. Потом повернулся к нам и повторил с ужасом. – А вдруг это, правда, был несчастный случай?!

– Григорий Мирзоев сказал, что нет никаких доказательств убийства, – ответила Анастасия Евгеньевна, наливая кипяток в чашки. – Кроме одного… Косвенного…

Она положила в каждую чашку по пакетику чая, открыла банку варенья, тяжело опустилась на стул.

– В тот день Григорий пришел ко мне с перекошенным лицом. Попросил водки. Ему очень хотелось выговориться. Он сказал, что узнал одну вещь. Он показывал Гене Голубеву фотографии москаленских милиционеров. Ну, чтобы тот опознал, кто приходил к Борису по поводу фермы. И Гена показал на одного милиционера, Олега. А это был лучший друг Григория.

– Олег Арцыбашев, – сказала я.

– Да… – она посмотрела на меня и кивнула. – Григорий был в ужасе. Он сразу поехал к этому Олегу, но тот поклялся жизнью сына, что да, его наняли наехать на Бориса, припугнуть его, ведь ферма была приобретена незаконно. Но что больше они ничего не делали… Вот… Сыном поклялся, представляете?

– Почему же у Григория остались сомнения? – спросил Коля.

– Он вначале говорить не хотел, но потом бутылку прикончил, у него язык развязался. Он сказал, что у Олега были очень большие долги. Вначале он кредит взял, потом перезанимал, перезанимал, и