Где-то отворились двери, и передо мной возникли обеспокоенные лица Легарта и теток. Все что-то говорили и мельтешили перед глазами.

— Я тебя не нашел ни в зале, ни в открытых гостевых! — вещал кузен. — Мы сбились с ног, даже матушка с тетушкой вызвались тебя искать. Думали, что ты застряла в каком-нибудь чулане.

А ведь и застряла, была история. И никто не обратил внимания на то, что платье мое в беспорядке.

— Девочка, с тобой все хорошо? — Это опять леди Катрисс со своим вонючим пузырьком. — Ты очень бледна.

— Эта дардасская пигалица еще получит свое! — Тетушке Габриэле требовалась срочная сатисфакция, иначе ее жизнь была бы прожита напрасно. — Гадина! Не видать ей короны, как и той гадине, что была до нее.

«Корона без головы и голова без короны… вечное одиночество». Откуда это? Определенно надо наведаться в Северную башню.

— Гинта! — Рык Легарта вывел меня из оцепенения. — Ты в порядке?

— Да, — согласно кивнула и попыталась оправдаться: — Просто я заблудилась.

— Пойдем скорее в покои! — С этими словами Браггитас повел меня к освещенной арке дверного проема. Подальше от королевских хором.

Мы молча добрались до своих комнат, где тетки, еще беспокоясь, передали меня на руки горничным во главе с Людей.

Только у двери я отважилась окликнуть Легарта и задать вопрос:

— Ты ведь знал о нападении на обитель, так?

— Йодас задери… откуда? — Он был сам не свой. Вдруг стало жалко кузена, ему и правда приходилось нелегко.

Или это такая маска? А на самом деле Браггитасу наплевать? Возможно. Это я глупая все воспринимаю близко к сердцу, а ведь бывает по-другому, не так, как кажется на первый взгляд.

— Просто скажи правду, Легарт. — Голос меня подвел, осип. — Тебе же легче станет.

— Правда ничего не изменит, Гинта. — В его словах сквозили усталость и сожаление. — О произошедшем я узнал перед приемом. Сама понимаешь, я никак не мог тебе рассказать. Да и сейчас, когда ты осведомлена, все останется, как прежде. В обитель возврата нет, твое место здесь.

С этими словами Легарт ушел.

Горничных пришлось отпустить, лишние глаза и уши нам с Людей были ни к чему. Я рассказала ей о произошедшем на вечере, потом о Вардасе и предстоящей встрече с ним. После того как она притащила с кухни кружку кипяченого молока с медом, я не выдержала и поведала о том, что Ютас и король Витгерд — это один и тот же человек.

Выдержке Люди можно было позавидовать. Она отправилась в свою постель и довольно быстро уснула.

А я накрыла голову подушкой — старая добрая привычка, приобретенная в Сунагере, вспомнилась только сейчас. Холодея от мыслей в непроглядности глухой ночи, я сама становилась твердой, как остывающий металл.

Мне надо стать тверже, и я со всем справлюсь.

Но как это сделать, когда душа в немых рыданиях просит забытья и избавления от страданий?

Он не пошел к Витгерду справиться о его впечатлениях о сегодняшнем вечере. Да и так понятно, что после произошедшего остался неприятный осадок у доброй половины собравшихся.

Не пошел он и к Ауро. Не видел смысла усугублять сложность ситуации всякими туманными изречениями.

Остаток ночи Майло Вардас провел в моральных спорах с самим собой.

Все же годы служения своей покровительнице и пост канцлера со всей ответственностью за судьбу королевства сделали его слишком черствым человеком.

Жестоко ли он обошелся с этой девочкой?

Да!

Но другого выхода не было. Сегодня он услышал песню ее сердца, а это значило, что для него обратной дороги нет. Но как это было прекрасно — слышать ее в начале вечера, и как больно — в конце.

Однако пусть лучше будет так. В чужих грехах нет ее вины, дочь Инге не заслужила участи своей матери.

Гинтаре Браггитас.

Девушка-солнце.

Эх, как Майло ее недооценил!

Увидев Гинтаре, почти до неузнаваемости изменившуюся, в платье утонченного вкуса, с украшенными жемчужными нитями волосами, Вардас утратил дар речи. Нет. Не потому что она напоминала призрак Инге. Тому, кто знал Инге очень хорошо, было ясно — мать и дочь разнились, как свет звезды и жар полуденного солнца. Нежная, мягкая, лучистая Инге и порывистая, стойкая, пусть и такая же яркая, но все равно другая — Гинтаре. Она ворвалась в его жизнь и перевернула все с ног на голову, даже не подозревая об этом. Сегодня он услышал ее, услышал ее зарождающиеся чувства к нему. Казалось бы, зачем ему такое счастье? Чем он заслужил это? Но у любви свои законы, возможно, боги создали любовь вообще ради забавы, чтобы потешаться над глупыми людишками.

Это чувство не подарило счастья ни Герде, ни Удвигу, ни кроткой Инге, которая заслужила счастье больше других в этом мире, хотя бы тем, что до последнего не оставила его сестру в момент отчаяния. Не забывала о нем и Бригги, когда они совсем осиротели и вынуждены были отправиться в Ивелесс к родственникам.

Любовь Гинты была бы ему наградой за долгие одиночество и боль, но что получила бы взамен сама девушка? Он не сможет подарить ей присущие юности нежность и ласку, не потому что жаль или нерасторопен в делах сердечных, а потому что часть своей души он пожертвовал богине теней для обретения знаний и силы, без которых его жизнь могла прерваться уже сотню раз.

И все же мимолетное чувство, робким ростком коснувшееся его сегодня на вечере, будет греть сердце в моменты полного одиночества, как сейчас. Воспоминания о минутах, проведенных в этом злополучном шкафу, останутся с ним до конца жизни.

Было что-то в этой нелепейшей ситуации, что заставляло глупую ухмылку не сходить с его лица. Когда она полуодетая рухнула в его объятия, он опешил. Даже испугался, что, возможно, кто-то воспользовался ее доверчивостью и расстроенными чувствами. Разозлился. Боги! В эту секунду он ее приревновал к половине присутствовавших на приеме мужчин. Готов был даже убить того, кто поступил так подло и непорядочно. Но коридоры замка были полны разгоряченных гостей, Майло не хотел, чтобы она снова была опозорена.

Все же глупец!

Гинтаре одна забралась в тот злополучный чулан, зачем она разделась — одним богам известно, но, скорее всего, ее сильно сдавил корсет, и ей не хватало воздуха. Модные веяния!

К своему незавидному положению она относилась довольно легко, даже не подозревая, в шаге от какой опасности находится. И дело здесь не только в вездесущих гильтинийцах. Чего стоило Майло сдержаться и не прикоснуться губами к обнаженной шее, отсвечивающей во мраке манящей снежной белизной. Даже потом, оказавшись в тесном пыльном шкафу, он мысленно рисовал перед собой ее плечи и талию, непослушные локоны. Такие близкие и такие запретные. Все-таки она была абсолютна невинна. Невинна и доверчива.