– Что?

– Креветки.

Я посмотрела на нее. Дым от наших сигарет закручивался вокруг головы Дотти.

– Мне все равно, – ответила я.

Витрина ресторанчика была грязноватой и запотевшей. Дотти села у прилавка спиной ко мне – ее задница свешивалась по обе стороны высокого стула. Двое мужчин за маленьким столиком пили кофе и с улыбкой смотрели на нее. В этом освещении зеленая краска, которую Эрик оставил у меня на запястьях, казалась серой.

– Я еще посчитаюсь с этой толстой дурой, – повторял он, когда его вывели охладиться. Эрик полувисел, вцепившись в плечи приятелей. Они остановились в каких-то шести машинах от меня. – Я ей такое сделаю, – пообещал он, закашлялся, сплюнул и позволил увести себя обратно.

Я ждала и ждала, глядя на опущенные занавески в нашей с Киппи комнате. Затем я рискнула войти в Хутен-холл с черного хода, поднявшись по лестнице, усеянной недопитыми стаканами пива и фрагментами костюмов. Сердце бухало, как басы музыки, гремевшей внизу. Где-то далеко люди смеялись и кричали.

На нашем этаже было пусто. Я шла по длинному коридору, каждую секунду ожидая, что Эрик выскочит из-за какой-нибудь двери. Но мне нужно было забрать свои вещи.

Наша дверь была распахнута.

На полу посреди комнаты кучей лежали мои вещи, которые он выбросил из шкафа. Разодранная одежда, поломанные чемоданы, учебники с выдранными из переплета страницами. Гору испорченных вещей венчала криво поставленная картина моей матери с летающей ногой: рама сорвана и сломана, холст распорот посередине. Если я начну плакать, предупредила я себя, то не смогу успокоиться.

Комод он не тронул. Из нижнего ящика я взяла рюкзак, где хранила краденые письма и фотографии Данте, и побросала туда белье, зубную щетку и деньги, которые прислал Артур Мьюзик, убив мою мать, – двадцать пять нетронутых двадцаток, так и лежавших в банковском конверте.

Я взглянула на погубленную картину.

– Мама! – сказала я вслух. Два слога боли, которые испугали меня. Если я себя выдам, он может вернуться. Он ненавидит меня достаточно, чтобы сделать то, что когда-то сделал Джек.

Дрожащими руками я взяла ножницы Киппи и двумя взмахами вырезала квадратик из маминой картины – зеленый краешек крыла на фоне холодного голубого неба. Я затолкала холст в рюкзак и бросилась по коридору, вниз по лестнице, прочь отсюда.

На улице я сперва бежала, потом перешла на шаг, потом снова побежала к почтовому ящику на границе кампуса, куда обещала подъехать Дотти. Она ждала, не выключая мотора: поворотник ритмично освещал почтовый ящик. Дверца распахнулась.

– Садись, – предложила Дотти.

Машину наполнил успокоительный жирный запах. Коричневые пакеты с креветками согревали мои колени.

– Извини, что так долго, – сказала Дотти. – У них одна фритюрница не работает. Я взяла брюшки.

Ветровое стекло запотело. Дотти щелкнула тумблером, и с ревом заработала печка, отчего затрепетали концы ее стриженных в короткое каре волос.

Она проехала по главной улице Уэйленда и затормозила у автовокзала, куда я приехала в первый день.

– Почему ты останавливаешься? – спросила я.

– А я живу напротив, – кивнула она в направлении химчистки. – Наверху.

Трое смуглых людей – женщина и двое мужчин – сидели в помещении автовокзала. Звук закрываемых дверец привлек их внимание. Они выглянули. Дотти им помахала. Они махнули в ответ.

– Это Деандрадес, португальцы, – сказала она. – Приехали сюда с какого-то острова. Драят вон тот магазин любо-дорого.

– В оранжевой рубашке – таксист, который привез меня в Мертон, – сообщила я. Голос звучал плоско и равнодушно. Я не рассказала Дотти, что сделал Эрик.

– А, это Доминго. Прошлой зимой он принял роды прямо в такси. О нем в газете напечатали.

Перейдя улицу, мы вошли в дом с бокового хода. Поднявшись по лестнице, Дотти отперла дверь, и я вошла за ней. Прежде всего я услышала какое-то журчание. Затем посреди кухни возникла Дотти, еще державшаяся за цепочку от лампы.

– Как здорово! – восхитилась она. – Пиво будешь?

Я покачала головой.

– Вот мои пираньи. – Аквариум стоял на кухонном рабочем столе, рядом с маленьким телевизором. – Смотри!

Она открыла банку и раскрошила в аквариум крохотную креветку. Пираньи подплыли к поверхности и начали есть быстрыми, злыми рывками.

– Сунь туда палец, – засмеялась Дотти. – Нет-нет, не стоит. Давай поедим, пока креветки еще теплые. Запить можно «Роллинг-роком», крем-содой, молоком или черничным бренди.

– Крем-соду.

– О, выпей пива! Как я!

– Ладно.

– Мы с ней совсем одинаковые, не правда ли, Мо? – На секунду я решила, что вернулся брат Дотти, и оглянулась, но сообразила, что она говорит с аквариумом.

Мы ели креветок и жареную картошку пальцами прямо из картонных контейнеров, молча двигая их взад-вперед по столу. Дотти вытянула несколько переплетенных между собой креветок и, запрокинув голову, погрузила весь ком себе в рот. Мои пальцы были испачканы жиром и кетчупом. Я ела жадно и быстро. Мы выпили по две банки пива.

Дотти громко рыгнула от пива и засмеялась.

– На десерт у меня сливочное мороженое с прослойкой, – сказала она. – Сейчас хочешь или попозже?

– Покажи мне других рыбок, – попросила я.

В гостиной был телевизор побольше и тяжелая зеленая мебель.

– Вот мои неончики, – похвасталась Дотти. – Правда, красавцы?

Неоны хаотично метались в аквариуме – нервные цветные точки и тире. На стене висела раскрашенная картинка с парусными лодками. В пластмассовую рамку втиснута фотография малыша в жилетке и с галстуком-бабочкой, с улыбкой, как у больного синдромом Дауна. Дотти перехватила мой взгляд.

– Какой из неонов тебе больше нравится? – спросила она. – Выбирай.

Я заглянула в аквариум и попыталась ответить.

– Не знаю. Эта, наверное. – Когда я снова подняла глаза, снимок с ребенком исчез.

– Поверить не могу – неужели ты у меня в гостях? – повторяла Дотти.

Она вывалила мороженое в деревянные миски для салата и налила сверху черничного бренди. Упаковку с мороженым она оставила на столе, и мы брали добавку ложками.

– Дотти, – начала я, – что там Киппи говорила? Гадости, которые ты слышала от нее обо мне? Ты обещала рассказать.

Дотти сперва не ответила, затем посоветовала мне забыть и не спрашивать.

– Значит, ничего не было? Ты все выдумала?

– Она сказала, если ты ей когда-нибудь начнешь нравиться, она достанет пистолет и застрелится.

У меня на глазах выступили слезы.

– Кому она это говорила?