– Не думай о ней. Думай о нас.

Дотти встала и включила телевизор, затем подошла к своим пираньям и бросила им еще кусочек креветки.

– Хочешь еще пива? – спросила она, взявшись за ручку холодильника. – У меня много.

На танцполе Киппи стояла и смеялась, глядя, как Эрик имитирует изнасилование. Неужели она присутствовала в комнате, когда он уничтожал мои вещи?

– Я уже пью второе пиво, вот.

Я взяла бутылку.

По телевизору показывали новости: Никсон, война, Луна.

– А кто тот малыш на снимке? – спросила я.

– На каком снимке? – переспросила Дотти. – А, ты его не знаешь.

– Это твой родственник?

– Можно и так сказать.

– Племянник?

– Мой сын.

– У тебя… о Господи! А где он?

– Нигде. Он умер.

Она встала и переключила телевизор на другой канал. На меня она не смотрела.

– Хочешь еще чего-нибудь? Может, радио послушаем? По телевизору в субботу ничего хорошего не бывает.

– Ты была замужем? – спросила я.

Дотти развернулась ко мне всем корпусом:

– Слушай, не порти вечер, а? Все может быть так прекрасно…

– Что – все?

– То, что ты здесь. То, что ты мне позвонила.

– Но отчего он умер? – спросила я.

Дотти не ответила, уставившись в телевизор. Репортер стоял на пляже Кейп-Кода на фоне двух мертвых китов. Киты выбрасывались на берег без причин или по какой-то скрытой причине, которую ученые не могли разгадать. Эксперты были в недоумении.

– Это к лучшему, что он умер, – ответила она наконец. – Я его в пятнадцать родила. У него было столько заболеваний, что и не выговорить. Его забрали под опеку государства.

– А как его звали?

– Майкл. Но я звала его Бастер[18]. – Дотти выключила телевизор. Снаружи в доме хлопнула дверь, и в аквариумах колыхнулась вода. – Я сразу поняла, что с ним что-то не так. Всю беременность знала. Я тогда мало что понимала, но это нутром чуяла.

Я прикурила одну из ее сигарет и подала ей. Лицо Дотти сразу обвисло, постарело.

– Он прожил дольше, чем они сказали. Перехитрил врачей. Говорили, он и полгода не протянет, а он прожил больше года. Год и два месяца. Иногда я на автобусе ездила его повидать. Мне позволяли взять его на руки.

Я подошла к раковине и начала мыть глубокие тарелки из-под мороженого, думая об Энтони-младшем, смерть которого навсегда изменила маму и всю нашу семью. Картина была последней настоящей частью мамы, которая у меня еще оставалась.

Дотти подошли сзади и обняла меня за бедра, пристроив подбородок между шеей и плечом.

– Привет, – сказала она. Я ощутила это слово дыханием на своей шее.

Я окунула тарелки в мойку.

– Тебе понравился ужин?

– Да, спасибо. Давай заплатим пополам.

– Я угощаю, – Дотти вытянула руку и принялась водить по моему животу кончиками пальцев. У меня задрожали руки, отчего мойка заходила ходуном.

– Я люблю тебя, Долорес, – прошептала она.

– Неправда, – засмеялась я.

– Правда.

Я с трудом сглотнула и попыталась сосредоточиться на ярких флаконах на подоконнике: «Пайн-сол», «Хлорокс», «Олл», «Джой»…

Дотти потерлась животом о мою спину и задницу мягко и вопросительно – не как Эрик в своем «танце». Совсем не так, как Джек. Ее пальцы двинулись внутрь моих бедер.

– Слушай, я не хочу, чтобы ты… – заговорила я.

– Нет, хочешь.

– Нет, не хочу.

– А почему нет? – спросила Дотти. Ее пальцы не останавливались. – Две толстушки. Какая разница?.. Мы с тобой одинаковые. Я могу доставить тебе такое удовольствие – я знаю, где нужно трогать. И как.

– Нет, правда… Понимаешь…

Она развернула меня к себе и медленно приблизила губы к моим губам. От ее волос пахло жареной картошкой и сигаретным дымом. Это был такой мягкий поцелуй, что я его позволила.

– Это все не важно, – сказала она. – Две большие толстые мамаши. Никому нет дела.

Она права. На нас всем наплевать. Нас по-любому ненавидят.

Я тоже поцеловала Дотти. Поцеловала ее одиночество и собственный страх. Поцеловала ту ее часть, которая вышла на свет тем маленьким несовершенным мальчиком.

Ее язык оказался у меня во рту. Пальцы потянули за пояс джинсов. Дотти расстегнула молнию.

– Давай, – произнесла она. – Мы здесь одни. Никому нет дела. Будет приятно.

Спальня Дотти была чистой и полупустой. Аквариум стоял на краю стола рядом с кроватью – рыбы-ангелы скользили внутри куба воды. Я смотрела на них через плечо Дотти, пока она нас раздевала – сперва меня, затем себя. Она положила руки на мои плечи, и я, повинуясь давлению, присела на кровать. Дотти села рядом. Кровать заскрипела от нашего веса.

– Сперва ты меня, – попросила она.

Дотти взяла меня за руку и начала водить моим кулаком себе по бедрам с внутренней стороны. Разжала мой кулак. Волосы у нее на лобке казались шелковистой щетиной.

Она расставила ноги. Ее пальцы двигали моими пальцами вверх и вниз, вверх и вниз, едва касаясь плоти. Ее рука упала, и я продолжала сама. Она легла на постель и закрыла глаза. Все это не важно. Это просто движение, влажное и теплое, снова и снова.

Дотти тяжело задышала носом, сжав губы.

– Не останавливайся! – крикнула она, когда я замерла. Я продолжила, а она ругалась и дергалась, зажимая мою руку между ногами. Ее тело сотрясло нас обеих, сотрясло кровать. Расслабилось и снова содрогнулось.

Я убрала руку. Она онемела и казалась большой, как лапа.

Дотти наклонилась и поцеловала меня у локтя, проведя пальцами по моим волосам. Затем она встала с кровати и опустилась на колени передо мной, будто собираясь молиться.

Кончики пальцев Дотти скользнули по моим ляжкам, кончик языка ткнулся в колено.

– Это будет так приятно… – говорила она. – Так нежно…

Это было неловко и грязно – с ее руками и губами, елозившими по мне внизу. Но – нежно, как она и обещала. Немного глупо. Никому нет дела.

Я закинула голову, свесившись с края кровати, позволив себе отдаться ощущениям. Ее рыбки плавали в верхней части аквариума. Одна желтая, другая серебристая. Долорес. Они меня успокаивали, обгоняя друг друга в каком-то жидком танце… Никому нет до нас дела. Так почему же это кажется неправильным? Почему мне нехорошо от того, что я чувствую? Кровать и Дотти исчезли, ее прикосновения стали прикосновениями Ларри. И Данте. В душе настал абсолютный покой и мир – я плыла, потеряв вес. Я была Руфью, расцветавшей от удовольствия, даримого Ларри. Ощущения росли внутри меня – серия приятнейших взрывов, которые не прекращались, да я и не хотела, чтобы они прекращались…