Наоми вернулась с косячком цвета лаванды.

– Хочешь словить кайф? – спросила она.

События развивались стремительно – я на пороге потенциальной дружбы! Голый Данте у меня в кармане!

Наоми поводила косячком у меня перед носом – вправо-влево, как работает дворник автомобиля.

– Кажется, биологичка что-то говорила об отмене сегодняшнего урока, – сказала я.

– Ну так и давай. Слишком хороший день, чтобы здесь сидеть, на пыль смотреть.

Я еще никогда не ходила за общежитие. Пройдя мимо мусорных контейнеров и поварят, куривших подобранные на парковке окурки, мы поднялись на длинный пологий холм. Под ногами похрустывал побуревший луговой мятлик, побитый морозом. В лучах полуденного солнца клены стали густо-бордовыми и желтыми, как яичный желток.

Косячок был плотнее и ровнее, чем у Ларри. Подражая Наоми, я несколько раз затянулась короткими, отрывистыми затяжками, и тело стало таким легким, что меня просто-напросто могло сдуть ветром и понести над кромкой мертвой травы.

Наоми улеглась на сухую траву. Ветер трепал ее широкие штанины.

– Пол Маккартни воскрес из мертвых, – сообщила я. – Только что шутил в новостях. Все это был глупый розыгрыш.

– Знаешь, в чем проблема «Битлз»? Капитализм ужалил их в самое сердце. Они действительно мертвы, все четверо, и шутку сами придумали.

– Да, но…

– А что, очень передовая концепция, – улыбнулась Наоми, оглядываясь вокруг.

– Смерть?

– Воскресение.

Мы помолчали. Наоми заговорила о социализме.

Я не слушала. Раз возможно воскресение, значит, возможен и Бог. Богом может оказаться кто угодно – Данте, или Джон Леннон с его сумасбродствами, или вообще кто-то абсолютно заурядный – покупательница суперетты с локонами от бигуди, старик, от которого пахло чесноком в автобусе. Богом может быть даже лаборант с киноустановкой в школе Истерли – человек, нажатием кнопки запускающий жизнь в обратном порядке.

Я представила, как Дотти отрывается от меня с поцелуем. Как я еду обратно на Род-Айленд в автобусе «Грейхаунд». Как мама прыгает в свою безопасную будку. Как грузовик Артура Мьюзика стремительно удаляется от нас задним ходом.

Сунув руку в карман, я нащупала края полароидных снимков, ответ на эту жутковатую загадку – как женщины могут любить мужчин, как мужчины могут не издеваться и не запугивать женщин. Воскресение: какое красивое слово.

Наоми тронула меня за локоть.

– Эй! – сказала она. – Смотри!

Она легла на спину, обхватила себя руками и покатилась по склону – сначала медленно, затем быстрее и совсем быстро. Внизу она поднялась, шатаясь, как пьяная, смеясь и зовя меня последовать ее примеру.

– Я не могу, – сказала я.

– Фигня, все ты можешь!

– Нет, правда не могу!

– Давай!

И тогда я это сделала, криво скатившись к ее аплодисментам, уханью и смеху. Все слилось в одно мутное пятно. Я закрыла глаза, потрясенная и испуганная набранной скоростью.

Мы сидели у подножия холма, вывалявшиеся в сухой траве, смеясь и глядя на яркое солнце.

– Ну что, тебя плющит? – спросила Наоми.

– Наверное, – ответила я. – Кто его знает.

Мимо прошел космонавт из алюминиевой фольги и два Никсона с резиновыми лицами. Хауди-Дуди танцевал с Мэрилин Монро.

– Стоит поставить «Фор Топс», и все сразу прыгают и кривляются, как цветные, – вздохнула Марсия. Она насильно записала Веронику и меня в праздничный комитет по закускам и напиткам (сама Марсия была председателем). В резком блеске флуоресцентных ламп и нержавеющей стали мы смешивали целые кувшины пунша-«отвертки» и выдавливали из тюбиков луковый соус. Марсия назначила Веронику главной по фаршированным яйцам, и та стояла у раковины, очищая их от скорлупы и близко поднося к глазам – словом, готовя каждое яйцо, как семестровый экзамен. Наоми сидела на кухонном столе и смотрела, как мы трудимся.

– Цветные в молочно-белом Мертоне, Марсия? – притворно ахнула она.

Марсия махнула на нее кухонным полотенцем.

– Даже не думай наезжать на меня насчет предубеждений, Наоми Слосберг! У кого целых три пластинки Дайон Уорвик – у тебя или у меня?

Наоми уезжала в Пенсильванский универ к «реальным людям» на мораторий, но спустилась к нам поржать над Хэллоуином, пока за ней не приедут. По просьбе Киппи я на выходные перееду в комнату Наоми: Эрик купил на пять долларов марихуаны и одолжил у кого-то из своей общаги особую электрогирлянду. Они с Киппи планировали накуриться и заняться любовью при свете стробоскопов.

– Я говорю о черных, цветных. Не понимаю, почему из-за этого надо поднимать шум, – продолжала Марсия. Когда я вошла в кухню без костюма, она сказала, что я вечно «обгажу всю малину». Сама Марсия вырядилась Тряпичной Энн, сшив костюм по готовой выкройке. Целую неделю она горбилась над швейной машинкой в рекреации, готовясь выглядеть прелестно. Эрик будет Зеленым Великаном, а Киппи – бейсболистом из «Нью-Йорк Мет». Днем она доверительно рассказала мне о стробоскопах, вырезая листья из зеленой фланели и прикрепляя их степлером к трусам Эрика. После ужина мне предстояло удалиться из комнаты – Киппи будет раскрашивать тело Эрика в зеленый цвет.

– Знаешь, Наоми, это твое увлечение свободной любовью и антивоенными демонстрациями – просто этап, через который тебе надо пройти. Переболеть.

Наоми запустила окурок в большую кухонную раковину.

– В девятом классе я была тамбурмажором, – рассмеялась она. – Подвивала «крылышки» на пробор, как Марло Томас, и ходила в темных клетчатых килтах с бахромой и огромной английской булавкой. У меня таких юбок был целый шкаф.

– Будь ты практичнее, – сказала Марсия, – ты бы их отдала в химчистку и приберегла. Мода, да будет тебе известно, возвращается.

– Я оставила булавки, – возразила Наоми. – Косячки докуривать.

– Тише! – одернула ее Марсия. – Почему бы тебе не слезть со стола и не разложить соус вон в те миски?

– Марсия, – вздохнула Наоми, – люди по всей стране пытаются удержать прекрасную Америку от развязывания Третьей мировой. А чем занимаются радикалы в нашем колледже? Жрут луковый соус и танцуют долбаный шинг-а-линг?

– Ну все, хватит, – вспылила Марсия. – Ты оскорбляешь мой девственный слух!

– Ты хоть знаешь, где находится Камбоджа, Марсия? А сколько у тебя пластинок Билли Холидей?

– Ни одной, – отрезала Марсия. – Я даже не слышала об этом джентльмене. Из этого следует, что я ужасный человек?

– Билли Холидей? – повторила я. Мне вспомнилось лицо бойфренда мистера Пуччи и мягкий печальный голос из музыкального автомата.

– Я в любом случае брошу шинг-а-линг, – продолжала Марсия. Водка с прерывистым бульканьем лилась на кольцо изо льда, утыканное замороженными вишнями. – Одри и Рошель пытались меня научить, но сказали, что я безнадежна. У меня умственно отсталые танцевальные мышцы.