— Ты с ней разговаривал? — насторожился я.

— Да на кой оно мне надо, я за столько лет уже наизусть выучил движение каждой мухи в этом лагере, — усмехнулся Пионер. — А поскольку по большей части циклы мало чем отличаются друг от друга, могу предположить, где сейчас носит нашу медсестру. Так все же?

— Помощником к ней записался, — ответил я, так до конца и не будучи уверенным, стоит ли этому ненормальному вообще что-то рассказывать или сразу послать к чертовой матери.

Пионер же удивленно уставился на меня. Пусть глаза все еще были закрыты челкой, но в той части, что проглядывалась, отобразился живой интерес:

— А вы, батенька, знаете толк в извращениях. Признаться, такая мысль мне за все мое бесчисленное количество витков в голову не приходила. Хотя, бывали смены, когда я все дни валялся в медпункте, яростно прикидываясь больным и испытывая на себе все прелести эффекта Флоренс Найтингейл, но не думаю, что это равнозначно.

— Бог мой, избавь меня от этих подробностей, — искренне попросил я. — Лучше скажи, чего такой недовольный сидишь? Даже не ржешь, как умалишенный. В своем цикле кто расстроил?

Пионер на секунду изменился в лице, скривившись в немом отвращении, после чего последовала весьма натянутая улыбка.

— Я уже давно не был в своем лагере, — с тихим гневом признался тот. — Они там и без меня разберутся. А мне в других циклах веселее. Чего я только не повстречал, путешествуя между лагерями! Даже как-то на свою вариацию-гея наткнулся. И знаешь, с кем я там был? С Электроником, мать его! К такому меня жизнь явно не готовила.

— Ну просил же без подробностей, — вздохнул я.

Пионер оскалился и выудил из-за пазухи две бутылки «Останкинского», одну из которых протянул мне. Я оторопело посмотрел на бутылку пива.

— Как раз у Виолы стащил, — пояснил он. — Думаю, что она не очень расстроится. А я, понимаешь, давненько не выпивал с нормальным человеком. Хотя я, буду честным, вообще особо никогда не выпивал ни с кем. Даже в жизни до «Совенка». Ну да ладно, от повода все равно никуда не деться.

Ну, доля правды в его словах присутствовала. Явно не тот алкоголь, из-за пропажи которого медсестра начала бы паниковать.

— Может, стоит хотя бы ради приличия, не знаю, спрятаться где-нибудь? — спросил я, с опаской оглядываясь по сторонам. — А то это как-то совсем по-свински — сидеть у всех на виду и бухать.

— Расслабься, Максик, — махнул рукой Пионер. — Тут сейчас никто мимо проходить не будет. А даже если и пойдут, то они нас не увидят. Так что можешь не париться, я обо всем позаботился.

Помедлив, я сел рядом с Пионером на крыльцо. Повертел бутылку в руках — ничего особенного. Синеватая этикетка с маркировкой Останкинского Пивоваренного Завода. Крепость — 11 %. Неплохо, неплохо. Пока я разглядывал, Пионер уже протянул мне зажигалку, с помощью которой я вскрыл бутылку. В нос тут же ударил сладковато-дрожжевой запах.

— Ну, будем, что ли, Максим Как-тебя-там-по-батюшке? — улыбнулся Пионер. Прямо вылитый Змей-искуситель. А я, получается. Ева. Ха-ха.

— Алексеевич, — зачем-то соврал я. Все же ну его нафиг, ему совершенно необязательно знать каждый факт моей биографии.

— Максим Алексеевич, — Пионер прикладывается к горлышку и делает внушительный глоток. После с шумом выдыхает, украдкой поправив челку. На секунду я все же смог увидеть его глаза — безжизненные и ничего не выражающие. Словно их и нет вовсе. Как у маски из папье-маше.

Тонкими, будто лапы паука-переростка, пальцами Пионер достал из кармана пачку «Беломора». Предложил и мне, но я отказался, сославшись на электронку. Тот странно хмыкнул, но больше настаивать не стал. Затянувшись, выпускает струйку кислого дыма, которая все же доходит и до моего носа. Я инстинктивно морщусь. Какая же дрянь все-таки.

— Сигареты, если чего, можешь тырить у водилы автобуса в бардачке, — сообщил Пионер. — На смену хватит. А то с твоей этой штуки не накуришься.

— Я и не ставлю перед собой такой цели, — ответил я. — Мне электронки хватает, знаешь ли.

— Пока что, — хмыкает. — Поверь моему опыту — через пару десятков витков захочется чего-то потяжелее.

— Знаешь, я все же надеюсь, что смогу вырваться отсюда, — возразил я. — Не знаю, правда, как, но смогу.

— Наивная душа, — Пионер вошел в привычное русло, пронзительно захохотав. — Хоть мы и разные, но ты очень напоминаешь мне раннего меня. Ищущего, надеющегося. Знаешь, в какой-то момент, в начале каждого первого дня смены, в ожидании Слави я развлекал себя тем, что изучал трещинки на воротах. Я изучил их досконально, карта их изгибов выжжена на обратной стороне моих век. И вот я снова слышу этот до блевоты приевшийся голос: «Привет, ты, наверное, новенький?». И я с нестерпимой болью снова переступаю порог этого драного лагеря, чтобы спустя время снова оказаться напротив его входных ворот, слепыми глазами смотреть на гипсовые статуи пионеров и жадно, полной грудью вдыхать такой же задолбавший запах свежескошенной травы, прижимаясь щекой к их потрескавшейся поверхности, вновь изучая… Ожидая…

Пионер замолчал, вертя бутылку в руках. Трудно было как-то точно говорить о его эмоциях. Вся его речь сопровождалась каким-то безразличием, сквозь которое лишь изредка просачивалось отчаяние. И в этом отчаянии я иногда видел человека, которым он был когда-то. Человеком, которого даже я знал по имени, ведь Славя нам сама его озвучила, когда мы впервые встретились. Я только что это понял. Его звали Семён.

И я даже не знал, как мне на это реагировать. С пониманием? Хотелось бы, но пошел он в жопу, псих ненормальный. Поддержку ему еще выказывать, ага. Самому испугаться, что есть неиллюзорная вероятность стать таким же? Нет уж, пусть сначала хотя бы эта смена закончится, испугаться всегда успею. Вот как, блин? Беда-бедовая, так можно и по самые уши в грунт закопаться.

— Может, тебе как-то стоит оценить все происходящее вокруг под другим углом? — замялся я. Спрашивать у него что-то в таком ключе — себе дороже. Нервишки-то у товарища шальные. Не-ста-бильные. Щелкнет еще пальцами, чего доброго, и окажется ваш покорный слуга в какой-нибудь вариации «Совенка», заполненной зомби. — Понимаю, что, проведя здесь столько времени…

— Нет-нет-нет! — вскрикнул Пионер, вскочив на ноги. — Это все сплошное пустословие! Я больше не хочу разменивать себя на жалкие надежды, кричать, стонать и плакать, валяясь под колесами «Икаруса», и жаловаться на несправедливость. Пусть жалуются новички, Славя им утрет сопли и покормит булочками с кефиром в столовой после ее закрытия, и они будут искренне счастливы в своем неведении о том,