— Собирайся и езжай за Ксюшей и Яной, хватит уже валять дурака.

Вадим тихо выматерился сквозь зубы, поднимаясь на выход из кухни.

— Ты стремительно деградируешь, — спокойно отметила мать, — ну, если время еще не пришло, настаивать на своем предложении подожду. Поспешила, очевидно… А Яна стала лучше говорить, словарный запас богаче и произношение тоже… улучшилось. С трех лет, говорят, уже можно учить иностранным языкам. Как ты считаешь?

Вадим просто промолчал, сев обратно на диванчик. Не потому, что принял тему разговора, а по той простой причине, что омлет замечательно пах — пышный, ноздреватый, с сырной корочкой и кусочком сливочного масла, неторопливо тающим в центре.

— Ты общаешься со своим ребенком? — строго переспросила мать.

— Да, мама, — коротко ответил он, беря в руки вилку и нож.

Он общался… через силу, через «не могу и не хочу», как говорится. Потому что вначале звучал звонок, заставляя его подобраться, как зверя перед прыжком, или же… как перед последними прениями на заседании суда. Потому что дальше он должен был услышать голос жены — бывшей. А бывшей он ее не ощущал, чувствовал своей, но провинившейся — виноватой. Показывал ей это своей холодностью в коротком разговоре, даже не успевая толком перестроиться для Яны. О чем говорить с дочерью, Вадим не знал… слушал немного то, что лепетала она, поддакивал… А сам вспоминал тот злосчастный отдых на море, свои слезы над полным горшком, поражался себе, удивлялся такой игре ассоциаций, отвлекался и наскоро прощался, часто просто обрывая разговор. Слышать голос Ксюши, прощаясь, было почти невыносимо.

Первые месяцы он терпел эти еженедельные разговоры, вынужденно терпел, чтобы не обидеть дочку и что уж… — чтобы все выглядело цивильно, как и положено при общении отца и дочери на расстоянии. Но новые вспышки чуть подзабытых за прошедшую неделю чувств и ощущений — ненависти, обиды, тоски… так изматывали его, что потом он по полночи не мог уснуть. Пару раз он даже сбросил Ксюшин звонок, ощутив временное облегчение, но больше такого не практиковал — потом мучила совесть, грызла буквально. И что делать со всем этим, он не представлял себе. Как-то даже пробовал пить, но быстро отказался от этого. На работе и так…

— Хули ты злой всегда, как собака? — психовал Слав, — что ни спроси — кидаешься, как овчарка? Возьми опять шлюху и оторвись на ней!

Подробностей той встречи с проституткой Вадим ему не озвучивал и помощи в сводничестве больше не просил.

— Чего ты хочешь? — ровно поинтересовался он.

— А я хочу поинтересоваться — доколе?! Доколе, б…ь, мы будем терпеть Валькин произвол? — ярился Слав, — нет, я отлично знал, что сотрудничество и партнерство на троих состоится в формате Слав-Вадим-Валька, а никак не Витек. Понятно, что он под железной пятой и сразу же глубоко в жопе, но почему эта поза должна распространяться и на нас с тобой? С какого… эта дрянь распоряжается тут, будто она властвует единолично? Краюхина уволилась!

— Так она уволилась по собственному желанию, я подписывал… читал, помню.

— И ты бы по собственному под таким прессингом, — почти успокоившись, присел в кресло Слав: — Она вынуждена была — Боброва драла ее так, что не только у сотрудников — у клиентов волосы дыбом вставали. И как при этом выглядела контора в их глазах? Выбирала моменты, когда нас с тобой не было… это как, по-твоему? Да это тайный подкоп! Вражеская вылазка.

— А причина? Должна же быть причина такого отношения? — встрепенулся было Вадим, но сразу и успокоился — претензий от клиентов будто бы не поступало, так что о профессиональных косяках Краюхиной речь, видимо, не шла.

— Тайка — женщина отзывчивая, одинокая… — в двух словах объяснил Слав.

Вадим молча смотрел на него. Ощущение было — он старше лет на пятьдесят, как минимум.

— Что ты пялишься? Ты-то чего? — нервничал Слав.

— А что ты кидаешься последнее время, как собака? — отдарился Вадим, — извини, но просто — по-дружески… тебя устраивает такая вот жизнь?

— Ты имеешь в виду — без Марины? — сразу усек друг. Встал, подошел к окну и ответил оттуда, не оборачиваясь и не глядя в глаза: — Нет, меня такая жизнь точно не устраивает. Хотел бы все назад… как тогда. Даже без шлюх обошелся бы. Пить бы начал, что ли, когда прижмет? У меня низкая стрессоустойчивость. Но поздно пить боржоми, друг. Доктор прямо сказал, что такие травмы, как у нее просто так не проходят — аукнется, обязательно аукнется не сейчас, так потом. Падать начнет… даже крыша может поехать. Это она еще не знает…

— А ты знал… и ты вот так ее отпустил, оставил? — не поверил своим ушам Вадим, — Маришку? Да ты, оказывается, мразь, Славка?

— Э-э-э… не нужно вот этого, — оглянулся тот, — не все так просто и мысли были. Я не мразь, Вадя, хотя и близко… но не совсем мразь. Она сама запустила развод, хотя поговори по-людски, предъяви хоть как-то, и я отказался бы от шлюх. Но она просто так… просто от балды, мать ее! Просто из ничего — из дури… безжалостно натравила на меня бультерьера. Я как-то Виктора спрашивал — как оно, брат, под таким прессом — кайфово? В сорок лет — согнутым в грамотную дугу под Вальку со всеми ее изгибами? Он же тек, падла… глаза плыли, потел, сука! Но ни-ни! Не потому, что не хотел, тут каюсь — я специально изучал это явление, так сказать, в научном интересе был. Он хотел, аж трясло — зачетная телка была! Но тупо сцал, Вадь. Вот тупо! Потому что бо-ял-ся — все просто, — заржал Слав, — он боится Вальку до дрожи, до обморока. И тут вопрос — как можно сотворить из нормального — вспомни, мужика половую тряпку? Я понимаю ее желание защитить и обставить свои собственные интересы, но так нещадно стирать личность…?! Это что-то…

— Без Валентины мы сядем на мель, Слав, — подвел итог его речи Вадим, — мы с тобой генералы здесь, она — генералиссимус. Кадры на ней, бухгалтерия тоже, связи с общественностью, реклама, да и Виктор — неплохой юрист, кстати. Она, по сути — главное начальство, хотя числюсь им я. Так что оставь ее в покое и еще… молись, чтобы у Маринки все было в порядке. Ты идиот, Славка. Она чистая… чиста перед тобой, красивая… одна родинка чего стоит.

— Заткнись! — взвился Слав, — родинку какого х…ра приплел? Высмотрел? Заметил так, что не забыть уже, что ли?

— Ага… Вот и меня так же ело…

— Какого… тебя-то, придурок? — офигевал с него Слав, — Ксюха не чиста, что ли? О чем вообще эти твои речи? Ты же вообще… совершенно бездарно все просрал — сам, лично! И из-за чего? Хоть бы Спивакова была жива — я еще понял бы.

— Так, давай так… Договорились и решили — Боброву на руках носим. Хотя бы пока сами не придем в норму, — подвел итог бессмысленному разговору Вадим.

Разговор этот навел на мысль о Елене и в какой-то из выходных Вадим опять поехал на кладбище, но уже без коньяка, только с цветами. Она любила дорогие цветы — элитные розы, зимние лилии, редкие орхидеи. Он решил, что сейчас, по снежку хорошо смотрелись бы алые розы. Или темные, как венозная кровь…

Так и получилось… Место он нашел сам и быстро. Но не сразу узнал его — захоронения были облагорожены мраморными бордюрами, а в ногах покойников стояли уже не временные, а постоянные кресты — основательные и дорогие, из мореного дуба. На темноватой структуре дерева ярко выделялась все та же фотография Лены. Он помнил ее такой — милой и улыбчивой. Положил розы на снег, сидел там и опять плакал…