– А? – быстро сказал Эл.

– Нет, – ответил он. – С друзьями я обращаюсь не так. Ты-тознаешь.

– Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить мой отель,выкопав трупы, достойно похороненные годы тому назад. Лучший: ты звонишь моемунесдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его добешенства, и это часть… какой-то дурацкой детской игры.

– Это больше, чем игра, Эл. Тебе проще. Тебе не надопринимать милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потомучто ты сам в Совете. Тот факт, что еще шаг – и ты начал бы повсюду таскать ссобой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?

– Наверное, – сказал Эл. Высокие ноты ушли из его голоса,он, казалось, утомился. – Но, Джек, Джек… с этим я ничего не могу поделать. Яне в силах изменить это.

– Знаю, – опустошенно сказал Джек. – Я уволен? Если да,лучше скажи.

– Нет, если сделаешь для меня две вещи.

– Ладно.

– Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь ихпринимать?

– Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думатьеще и о Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.

– Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, какжалость к себе, Джек?

Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.

– По-моему, сейчас это – единственное, что я могу себепозволить. Валяй… я не хотел сострить.

Эл немного помолчал. Потом сказал:

– Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже, еслиотель сгорит дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что всевремя ругается… ну, знаешь, о ком я…

– Уотсону.

– Да.

– Идет. Будет сделано.

– Во-вторых, пообещай мне, Джек – дай честное слово –никаких книг про «известный горный отель с прошлым».

На мгновение ярость Джека возросла настолько, что онбуквально не мог вымолвить ни слова. В ушах громко стучала кровь. Будто емупозвонил какой-то живущий в двадцатом веке князь Медичи… «Пожалуйста, никакихбородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету. Япризнаю только красивые, приятные картины. Когда будешь рисовать дочь моегодруга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай – не то назад, внищету. Конечно, мы друзья… мы оба – цивилизованные люди, не так ли? Мы делилипостель, стол и выпивку. Мы всегда останемся друзьями, договорившись незамечать ошейник, который я надел тебе – я же, по своему великодушию, станухорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен – твою душу. Пустяк.Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как и на собачий ошейник.Помни, мой талантливый друг, на улицах Рима полным-полно побирающихсяМикеланджело…»

– Джек? Слышишь меня?

Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.

Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.

– Честное слово, по-моему, я не так уж много прошу, Джек.Будут другие книги. Нельзя же ожидать, что я стану субсидировать тебя, если…

– Ладно, договорились.

– Не хочется, чтобы ты считал, будто я пытаюсь управлятьтвоим творчеством, Джек. Ты слишком хорошо меня знаешь, просто…

– Эл?

– Что?

– Дервент все еще имеет отношение к «Оверлуку»?

– Не понимаю, какое тебе до этого дело, Джек.

– Да нет, – отстраненно выговорил Джек. – Полагаю, никакого.Слушай, Эл, похоже, меня Венди зовет. Зачем-то я ей понадобился. Я тебе ещепозвоню.

– Конечно, Джекки-малыш, отлично поболтаем. Как дела?Сухенький?

(ТЫ СВОЙ ФУНТ МЯСА С КРОВЬЮ ПОЛУЧИЛ, МОЖЕТ, ТЕПЕРЬ ОСТАВИШЬМЕНЯ В ПОКОЕ?)

– Суше некуда.

– И я тоже. Честное слово, трезвость мне начинает доставлятьудовольствие. Если…

– Я еще позвоню, Эл. Венди…

– Ладно. О'кей.

Итак, Джек повесил трубку – тут-то и начались колики,заставившие его прямо у телефона свернуться, скрючиться, как в утробе матери –руки на животе, голова пульсирует, как чудовищный пузырь.

«Летящая оса жалит и летит дальше…»

Когда Венди пришла наверх спросить, кто звонил, Джека уженемного отпустило.

– Эл, – ответил он. – Звонил, спрашивал, как дела. Я сказал– отлично.

– Джек, на тебя страшно смотреть. Ты заболел?

– Опять голова. Лягу спать пораньше. Нет смысла пытатьсячто-то написать.

– Можно, я дам тебе теплого молока?

Он бледно улыбнулся.

– Это было бы прекрасно.

Сейчас он лежал рядом с ней, чувствуя бедром сонное тепло еебедра. Стоило подумать о разговоре с Элом и о том, как пришлось унижаться передним, и Джека все еще бросало то в жар, то в холод. Придет день расплаты.Когда-нибудь выйдет книга – не мягкая, глубокомысленная вещь, какую он задумалсначала, а алмазной твердости исследование с фотографиями и всем прочим; Джекразнесет в пух и прах всю историю «Оверлука» – и отвратительные,кровосмесительные сделки его владельцев, и остальное. Он подаст читателю материал,разделанный, как лангуст. И если Эл Шокли связан с империей Дервента, спаси егоГосподь.

Джек, натянутый, как рояльная струна, лежал и пристальновглядывался в темноту, зная, что, может статься, не уснет еще много часов.

Венди Торранс лежала, закрыв глаза, на спине, прислушиваяськ храпу мужа – длинный вдох, краткая пауза и немного утробный выдох. Куда онотправляется, когда засыпает, подивилась она. В какой-нибудь парк отдыха,Грейт-Беррингтон сновидений, где все бесплатно и нет ни жен, ни матерей, чтобговорить: «хватит уже сосисок» или «если мы хотим попасть домой засветло, лучшепойдем?» Или он нырял в глубины сна на морскую сажень, в бар, где никогда непрекращается пьянка, двери распахнуты настежь и подперты, а вокруг электроннойигры «хоккей» собрались со стаканами в руках все старые дружки, над которымивозвышается Эл Шокли в развязанном галстуке, с расстегнутым воротом рубашки?Туда, где нет места ни ей, ни Дэнни, а гулянка идет без конца.

Венди тревожилась за него – вернулось старое беспомощноебеспокойство, которое, как она надеялась, навсегда осталось в Вермонте, словнопочему-либо не могло пересечь границу штата. Ей не нравилось то, что «Оверлук»,похоже, творил с Джеком и Дэнни.