Самым пугающим, фантастичным и не упоминавшимся вслух (можетбыть, невозможным для упоминания) было вот что: один за другим возвращались всепризнаки того, что Джек пьет… все, кроме одного: он не пил. Но Джек постояннообтирал губы рукой или платком, будто хотел убрать излишек влаги. Машинканадолго замирала, бумажные комки в корзине для мусора прибавлялись. Этимвечером, после звонка Эла, на столе возле телефона оказалась бутылочкаэкседрина, но стакана с водой не было. Джек снова жевал таблетки. Он сталраздражаться по пустякам. Когда дома бывало уж слишком спокойно, Джек, неотдавая себе в этом отчета, принимался нервно барабанить пальцами. Онсквернословил все сильнее. Да и норов Джека начинал беспокоить Венди. Он всегдас облегчением срывался, выпускал пар – во многом аналогично тому, как,спустившись в подвал, сбрасывал давление в котле, начиная и заканчивая этимсвой день. Было чуть ли не приятно видеть, как Джек с руганью пинает стул и тотлетит через всю комнату, или как он с треском захлопывает дверь. Все это всегдабыло неотъемлемой частью темперамента Джека, и вот почти полностьюпрекратилось. А ощущение, что Джек все чаще злится на них с Дэнни, отказываясьвыпустить свой гнев наружу, ее не покидало. У котла был манометр – старый,потрескавшийся, запачканный маслом, но еще работающий. У Джека не былоникакого. Венди никогда не умела как следует разобраться в муже. Дэнни умел, ноДэнни держал язык за зубами.

И этот звонок Эла. Примерно в то время, когда он раздался,Дэнни потерял всякий интерес к сказке, которую они читали. Оставив Венди сидетьу огня, он направился к стойке администратора, где для его машинок и грузовиковДжек соорудил из спичечных коробков дорогу. Там же был и Лихой Лиловый Лимузин,его Дэнни принялся быстро гонять взад-вперед. Делая вид, что читает, а на самомделе поглядывая поверх книги на Дэнни, Венди наблюдала странный сплав их сДжеком манер выражать беспокойство. Он обтирал губы. Обеими руками нервноерошил волосы, как делала она сама, ожидая, пока Джек вернется из своего рейдапо барам. Она не могла поверить, что Эл позвонил только, чтобы спросить, «какдела». Когда хочешь потрепаться, звонишь Элу. Когда Эл звонит тебе, это бизнес.

Позже, вернувшись вниз, она обнаружила, что Дэнни сноваклубочком свернулся у огня и с полным, всепоглощающим вниманием читает книжкудля второго класса: приключения Джо и Рэчел с папой в цирке. Наблюдавшую за нимВенди вновь охватила странная уверенность, что Дэнни знает и понимает больше,чем допускает философия доктора (зовите меня просто Билл) Эдмондса.

– Эй, док, пора в кроватку, – сказала она.

– Ага, ладно.

Он сделал в книжке пометку и встал.

– Умойся и почисти зубы.

– О'кей.

– Не забудь воспользоваться шелковинкой.

– Ладно.

Они немножко постояли рядом, глядя, как угли в печи торазгораются, то гаснут. Почти по всему вестибюлю гуляли холодные сквозняки, иуйти из волшебно теплого кружка подле камина было нелегко.

– Это дядя Эл звонил? – небрежно спросила она.

– Да-а. – Ни тени удивления.

– Интересно, сердился ли дядя Эл на папу, – сказала Вендипрежним беспечным тоном.

– Ага, точно, сердился, – откликнулся Дэнни, продолжаясмотреть в огонь. – Не хотел, чтобы папа писал книгу.

– Какую книгу, Дэнни?

– Про отель.

С губ Венди готов был сорваться вопрос, который они с Джекомзадавали Дэнни тысячу раз: откуда ты знаешь? Она не спросила. Ей не хотелосьогорчить мальчика перед сном или дать ему понять, что они, бывает, обсуждают,откуда он узнает то, о чем вообще никак не может знать. А он знал, в этом Вендибыла убеждена. Болтовня доктора Эдмондса о наведенных размышлениях иподсознательной логике – всего лишь болтовня. Сестра… откуда Дэнни узнал, что втот день она думала про Эйлин? И (Мне приснилось, что папа попал в аварию) Онапотрясла головой, словно желая прояснить мысли.

– Иди умойся, док.

– Угу.

Он побежал вверх по лестнице к их комнатам. Венди, хмурясь,отправилась на кухню подогреть Джеку молоко.

А сейчас, лежа в постели без сна, прислушиваясь к дыханиюмужа и ветру за окном (чудо, что днем был только один снегопад, да и то несильный), Венди позволила мыслям полностью переключиться на ее очаровательного,приносящего столько беспокойства сына, который родился с личиком, закрытымпленкой – простой мембранной тканью, попадающейся врачам, наверное, один раз накаждые семьсот родов; пленкой, дающей, если верить болтовне старух, второезрение.

Она решила, что пора побеседовать с Дэнни об «Оверлуке»… самоевремя попробовать разговорить его. Завтра. Конечно. Они вместе поедут всайдвиндерскую библиотеку посмотреть, нет ли там каких-нибудь книжек длявторого класса, чтоб взять их Дэнни на зиму, и она поговорит с ним. Откровенно.От этой мысли Венди полегчало и она, наконец, медленно поплыла в сон.

Дэнни без сна лежал у себя в спальне, открыв глаза; левойрукой он обнимал старенького, затасканного Пуха (один глаз-пуговицу Пухпотерял, а из полудюжины швов, там, где вылезали наружу пружины, сыпались опилки).Дэнни прислушивался к спящим в своей спальне родителям. Он испытывал такоечувство, будто вопреки своей воле был приставлен к ним, чтоб охранять. Хужевсего бывало по ночам. Дэнни ненавидел ночь и непрерывно воющий вокругзападного крыла дома ветер.

Сверху на ниточке свисал глайдер. На столике тусклосветилась лиловая модель лимузина, принесенная снизу, с игрушечной дороги.Книжки стояли на полке, раскраски лежали на столе. «Всему свое место и все насвоих местах,

– говорила мама. – Тогда, если тебе что-то понадобится, тыбудешь знать, где оно». Но сейчас вещи оказывались не на своих местах. Онипропадали. Хуже того, появлялись новые, не бросающиеся в глаза – как накартинке «НАЙДИ ИНДЕЙЦА». Если напрячь глаза и зажмуриться, некоторые из нихможно было разглядеть – то, что вы с первого взгляда принимали за кактус, насамом деле оказывалось бандитом, зажавшим в зубах нож, а в скалах пряталисьдругие, так что удавалось даже увидеть одно из злобных безжалостных лиц,маячащее сквозь спицы колес фургона. Однако видеть всех сразу было невозможно иот этого становилось не по себе. Ведь именно те, кого не видишь, и проскользнутза спину с томагавком в одной руке и ножом для снятия скальпа – в другой.

Он беспокойно заворочался в кровати, отыскивая глазами успокоительныйсвет ночника. Тут дела пошли хуже. В этом Дэнни был уверен. Сперва было не такуж плохо, но постепенно… папа стал куда больше думать о выпивке. Иногда онсердился на мамочку, сам не зная, за что. Он бродил, обтирая губы платком, авзгляд был далеким и туманным. Мама беспокоилась за него и за Дэнни тоже. Ненадо было «сиять», чтобы понять это – оно скользило в тревожных маминыхрасспросах в тот день, когда ему показалось, что шланг превратился в змею.Мистер Холлоранн сказал, что думает, будто все мамы немножко умеют «сиять», и втот день она поняла – что-то произошло. Но не знала, что.