Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Иуда! – донеслось из толпы, и несколько новых голосов подхватили: – Иуда! Иуда!
Лактанс расслышал, как его называют. В приступе неконтролируемой ярости он спрыгнул на землю, схватил пук соломы, поджег и ткнул этим факелом в лицо своей жертве. Пусть сознается, кто он такой есть на самом деле! Слуга дьявола! Пусть сознается, пусть объявит всем, кто его хозяин!
– Отче, – произнес Грандье со смирением, которое столь резко и странно контрастировало с истеричной злобой обвинителей. – Совсем скоро я узрю Господа, коему ведомо, что я говорил только правду.
– Сознайся! – взвизгнул Лактанс. – Сознайся! Тебе жить осталось считаные мгновения.
– Считаные мгновения, – медленно проговорил Грандье. – Считаные мгновения – и я отправлюсь на иное судилище, страшное и праведное; скоро и ты, отче, последуешь туда за мною.
Не желая слышать более ни слова, отец Лактанс своим соломенным факелом поджег основание костра. При ярком дневном свете пламя было почти невидимым. Быстро и бесшумно поползло оно по хворосту, стало разрастаться, загудело. Отец Архангел, находившийся с другой стороны столба, тотчас последовал примеру отца Лактанса. В недвижном знойном воздухе заголубела тонкая струйка дыма. Через несколько секунд с веселым потрескиванием, какое сопровождает обычно распитие пунша (как славно, как уютно глядеть на пылающую чашу зимним вечером!), занялась вязанка хвороста.
Грандье услышал эти звуки, обернулся. Сбоку от него весело плясало пламя.
– Разве такой конец вы мне обещали? – выкрикнул он, обращаясь к Ла Гранжу. В голосе были отчаяние и возмущение.
Божественное присутствие куда-то делось. Рядом с Грандье, здесь и сейчас, не стало ни Господа Бога, ни Иисуса Христа – только животный страх.
Ла Гранж обругал монахов, попытался погасить пламя. Но занялось уже по всему диаметру, да вдобавок отец Транквиль тыкал соломенным факелом за спиной Грандье, а отец Лактанс поджигал новый пук соломы.
– Душите его! – распорядился Ла Гранж, а зрители подхватили:
– Душите его, душите!
Палач метнулся за удавкой, но оказалось, кто-то из капуцинов под шумок хитро запутал веревку. Пока ее распутали – стало поздно. Между палачом и жертвой, которую он намеревался избавить от последней агонии, теперь гудело пламя, колыхалась завеса дыма. Святые отцы кропили огонь – в хворосте ведь могли оставаться бесы:
– Изгоняю тя, исчадие ада…
Вода шипела на раскаленных поленьях, мигом превращалась в пар. Из самого буйства огненных языков донесся вопль. Ясно: молитвы начали действовать. Монахи на минуту отвлеклись от своего занятия, вознесли хвалу Господу; затем, вдохновленные успехом, с удвоенной энергией продолжили бесогонство.
– Низвержен дракон великий, змий древний, весь мир совративший…
Тут, буквально из ниоткуда, появилась огромная черная муха, с разгону ударила отца Лактанса промеж глаз и упала прямо на раскрытый требник. Муха – да еще величиной с грецкий орех! А ведь Вельзевул известен как Повелитель мух!
Отец Лактанс возвысил голос, желая заглушить гул пламени:
– Повелевает тебе Мученик Святой, повелевает тебе Бог Всевышний…
С неестественно громким жужжанием муха поднялась на крыло и ринулась прямо в огонь.
– Искоренись и беги от Церкви Божией, от душ по образу Божию сотворенных и драгоценною кровию Агнца искупленных…
Внезапно вопли сжигаемого перешли в кашель. «Негодяй решил провести святых отцов, умереть от удушья! Не выйдет! Не дам свершиться последней из сатанинских козней!» – с такой мыслью отец Лактанс плеснул на пламя святой водой.
– Изгоняю тя, тварь, порождение смрада и дыма! Да не удастся дьявольский обман…
Сработало! Кашель прекратился. Из пламени послышался выкрик, затем настала тишина. И вдруг, к ужасу францисканца и капуцинов, черная фигура на столбе заговорила на латыни:
– Господи, помилуй мя.
И перешла на французский:
– Прости им, прости врагам моим.
Снова кашель. А через мгновение ремни, которыми был привязан Грандье, перегорели, и несчастный боком повалился на пылающие поленья.
Огонь продолжал бушевать, монахи продолжали брызгать святой водой и бубнить молитвы. С церковной крыши вдруг спланировала стая голубей. Птицы закружились над дымом и пламенем. Толпа завопила, гвардейцы замахали алебардами, а Лактанс и Транквиль – кропилами, чтобы святая вода попала на голубиные крылья. Напрасно. Голуби не желали улетать. Они ныряли, казалось, прямо в пламя, их крылья почернели от копоти. Чудо было налицо. Враги Грандье сочли голубей бесами, явившимися за душой колдуна; друзья Грандье решили, что голуби символизируют Дух Святой, а значит, доказывают невиновность сожженного заживо. Никому и в голову не пришло, что голуби – просто птицы, и ведут они себя согласно своей природе, по счастью, отличной от природы человеков.
Когда костер догорел, палач взялся за лопату и сделал четыре броска. В полном соответствии с приговором, прах колдуна был развеян по четырем сторонам света. Тут к пепелищу ринулись зрители. Обжигаясь, мужчины и женщины шарили в горячей золе. Они искали зубы, кусочки черепа и тазовых костей – любую малость, которая была бы обугленной плотью. Кое-кто из этих людей просто хотел принести домой «сувенир»; но большинство жаждали найти талисман на удачу или на любовь, верное средство от мигрени, запора и злобы врагов. Причем талисманы одинаково эффективно действовали бы независимо от виновности Грандье. Ибо за чудотворную силу отвечает не происхождение талисмана, а репутация сожженного. На протяжении истории определенный процент людей поправлял здоровье или добывал счастье посредством абсолютно любых предметов – если только они были грамотно разрекламированы. Тут и французский город Лурд – место паломничества недужных; тут и ведьмовство, и воды священного Ганга, и патентованные снадобья, и миссис Эдди, о которой мы уже упоминали, и рука святого Франциска Ксавирия, и свиные кости, которые чосеровский продавец индульгенций носил в склянке для всеобщего обозрения и поклонения. Если Грандье, как утверждают капуцины, и впрямь колдун – что ж, отлично: волшебная сила сохраняется даже в прахе колдуна. Не менее ценны останки Грандье в том случае, если он пострадал безвинно: значит, он – мученик, вроде как святой. Вскоре почти весь пепел был разобран. Усталые донельзя, с пересохшими глотками, но крайне довольные – ведь карманы распирало от талисманов – туристы и луденцы разошлись по тавернам – утолять жажду, или по домам – им хотелось поскорее сбросить башмаки с натертых ног.
Тем же вечером, после наикратчайшего отдыха и наискромнейшего ужина, добрые отцы собрались в урсулинской обители. Мать-настоятельница подверглась очередному сеансу экзорцизма, привычно забилась в конвульсиях и ответ на вопрос Лактанса о мухе отвечала, что муха была бесом по имени Барух, близким приятелем Грандье. Почему Барух имел наглость упасть прямо на молитвенник? Сестра Жанна изогнулась так, что затылком уперлась в
