Оба, и отец Грийо, и Грандье, обливались слезами. По толпе прошел ропот, означавший сочувствие к осужденному колдуну. Лобардемон этот ропот уловил – и взъярился. Да что ж такое-то? Неужели весь план будет скомкан? По правилам, чернь должна бросаться на слугу дьявола, пытаться вершить самосуд. А она что делает? Она его жалеет! Сопереживает злой судьбе! Лобардемон протолкался вперед, велел охране прогнать кордельера. В возникшей суматохе один из капуцинов изловчился – палкой ударил Грандье по бритому черепу.

Когда порядок восстановили, Грандье сказал то, что должен был сказать – но, испросивши прощения у Господа, Короля и Правосудия, добавил: хоть он и великий грешник, а в преступлении, ему вменяемом, невиновен, и страдает напрасно.

Пока его тащили обратно в повозку, святой отец наставлял луденцев и приезжих. Всяк, вещал он, свершает смертный грех, молясь за нераскаявшегося колдуна.

Процессия двинулась дальше. Возле урсулинской обители церемония покаяния перед Господом, Королем и Правосудием повторилась. Но, когда писец велел Грандье просить прощения у настоятельницы и добрых сестер, узник отвечал: никогда он не причинял этим женщинам вреда и может лишь молиться, чтобы Господь простил их. Затем Грандье увидел Луи Муссо, мужа Филиппы и одного из самых своих непримиримых врагов. Грандье попросил Муссо позабыть о прошлом и с оттенком своей знаменитой учтивости добавил:

– Я умираю вашим наипокорнейшим слугой.

Муссо молча отвернулся.

Не все враги Грандье вели себя не по-христиански. К примеру, Рене Бернье, один из священников, что свидетельствовали против Грандье, когда он обвинялся в неподобающем поведении, протолкался к обреченному, попросил у него прощения и пообещал отслужить за него мессу. Грандье взял руку Бернье и благодарно приложился к ней губами.

На площади Святого Креста собралось шесть с лишним тысяч зрителей – в то время как площадь эта могла вместить три тысячи, и то со скрипом. В окружающих ее домах не осталось ни единого окна, которое не было бы арендовано; любопытные залезли на крыши, уцепились за горгульи на церковных стенах. Для судей во главе с Лобардемоном, а также для друзей Лобардемона был устроен высокий помост. Однако к тому времени, как процессия дотащилась до места казни, помост успела занять ушлая чернь. Гвардейцы не без труда разогнали нечестивых пиками и алебардами. Водворению важных персон на законные места предшествовала самая настоящая битва.

Да что там важные персоны – сам виновник сборища едва сумел добраться до собственного эшафота. Добрых полчаса Грандье преодолевал последнюю сотню ярдов, причем гвардейцам пришлось бороться буквально за каждый дюйм пути.

Массивный столб пятнадцати футов высотой врыли в землю возле северной стены церкви. У подножия столба лежали горы хвороста, поленьев и соломы, а для жертвы, которая не могла самостоятельно сохранять вертикальное положение, в двух футах над материалом для розжига к столбу прибили железное сиденье. К слову, событие, столь важное и столь поучительное, обошлось организаторам совсем недорого. Некто Дельяр получил девятнадцать ливров шестнадцать су за «дрова для костра для Урбена Грандье, а также за столб, к коему сказанный Грандье был привязан». «Железное сиденье в двенадцать фунтов весом обошлось в три су четыре денье за каждый фунт металла, заодно с шестью гвоздями для прибивания оного сиденья к столбу для Урбена Грандье». Кузнец Жакье получил за всё про всё сорок два су. Пять лошадей для лучников весьма любезно предоставил на один день господин прево города Шинона; за аренду повозки с шестью мулами и двух возниц некоей вдове Морен было заплачено сто восемь су. Четыре ливра стоили рубашки осужденного – простая, в которой его пытали, и пропитанная серой, в которой ему надлежало гореть. Двухфунтовая остроконечная свеча для церемонии покаяния стоила сорок су, вино для палачей – тринадцать су. Приплюсуем плату привратнику церкви Святого Креста и паре его помощников – и получим общую сумму. Она составила двадцать девять ливров, два су и шесть денье.

Обреченного вытащили из повозки, усадили на железное сиденье – к церкви спиной, к судьям лицом – и крепко привязали ремнями. Заодно с судейским помостом, Грандье глядел и на дом, где когда-то его принимали как родного; где он вышучивал мэтров Адама и Маннори, где зачитывал вслух отрывки из писем Катрин Хаммон, где учил латыни и обольщал юную девицу, где превратил лучшего друга в самого непримиримого из врагов. Теперь он, этот бывший друг Луи Тренкан, сидел у окна гостиной в компании каноника Миньона и Тибо. При появлении бритого наголо шута все трое разразились торжествующим хохотом. Грандье поднял голову, встретился глазами с каждым из троих. Тибо помахал ему, как старому приятелю, а Тренкан, тянувший белое вино с водой, поднял бокал, как бы говоря: пью за отца моей незаконнорожденной внучки.

Грандье потупился. Отчасти – потому что вспомнил уроки латыни и брошенную им рыдающую Филиппу; отчасти из страха, как бы вид торжествующих врагов не ожесточил его сердце и не заставил забыть, что Бог – здесь, рядом с ним.

Кто-то коснулся плеча Грандье. Это был Ла Гранж, капитан гвардейцев. Он просил прощения за то, что ему надлежало исполнить. Получив прощение, Ла Гранж пообещал: во-первых, обреченному дадут слово перед смертью, а во-вторых, его задушат прежде, чем вспыхнет пламя. Грандье поблагодарил молодого человека, тот отвернулся, чтобы велеть палачу готовить петлю.

Тем временем святые отцы занимались изгнанием бесов.

– Воззрите на Крест Господень, бегите, тьмы врагов; победил Лев от колена Иудина, корень Давидов; изгоняю тя, исчадие, из хвороста сего, именем Господа Отца Всемогущего, именем Иисуса Христа Спасителя нашего, именем Духа Святого…

Монахи кропили хворост, поленья, солому, тлеющие угли в жаровне, что стояла наготове; кропили землю, кропили воздух, кропили осужденного, палачей и зрителей. Клялись: на сей раз никакие бесы не предотвратят страданий богомерзкого Грандье; на сей раз боль телесная достигнет пределов выносимого. Грандье предпринял несколько попыток обратиться к собравшимся, но, стоило ему раскрыть рот, монахи плескали ему в лицо святой водой, а то и били по губам железным Распятием. Если Грандье удавалось увернуться от удара, монахи торжествовали – как же, теперь всем видно, что колдун отвергает Спасителя. В течение всего процесса экзорцизма отец Лактанс выкрикивал:

– Dicas! Dicas! Сознайся!

Латинское словцо запало в память зрителей; кошмарный и недолгий остаток своей жизни францисканец в Лудене за глаза назывался не иначе как отцом Дикасом.

– Dicas! Dicas!

В тысячный раз Грандье повторил, что сознаваться ему не в чем. И добавил:

– Теперь благословите меня и дайте мне умереть.

Благословлять Лактанс отказался, что