— Не выдумывай. Ну, никогда у меня из кабинета после работы не выходили девицы. Увидит в следующий раз — примет, как должное. Не обращай внимания, все знают, что ты моя женщина. И все девчонки, можешь мне поверить, мечтали бы оказаться на твоём месте. И завидуют чёрной завистью.

— Но на работе я не твоя женщина! Зачем ты подчёркиваешь, что я твоя? Меня сторонятся, ты не замечаешь? Девочки все вместе идут в кафе, меня не позвали ни разу. Зачем ты сказал, что знаешь, как я танцую?

— Если бы я притворялся, что знать тебя не знаю, было бы только хуже и для меня, и для тебя. Меня бы вообще уважать перестали. Особенно, когда у тебя животик подрастёт.

— И сам выбираешь, что мне есть, что носить, у меня вообще никакого права голоса.

— Расслабься, у тебя рука железная. Ну! Вот, так лучше. Я тебя слушаю.

— Ты знаешь, как я тебя люблю, и пользуешься этим.

— И дальше собираюсь пользоваться. Дома я бы обнял тебя, и вся твоя демонстрация окончилась. Но я уж хочу услышать всё, что застряло в двух твоих извилинах. Потом ты выслушаешь меня.

— Но я — человек!

— Больше того, ты женщина. Ешь, женщина, это очень вкусно. Не порть аппетит ни мне, ни себе. Ешь, лягушонок, ешь, зелёненький. Под этим красивым прикидом, что я тебе купил, ты же голенький. Пальто я должен был тебе купить, чтобы ты не заболела. Но я купил самое дорогое. Завтра ты придёшь в нём на работу.

Откуда у тебя такое пальто, если не я его купил? У Татьяны на фирме самая высокая зарплата. Но она себе такого позволить не может. Это так, для размышлений. Ешь, маленький. Поела? Умница. Вкусно? Вкусно. Я тебя красиво одеваю и вкусно кормлю. И обнимаю. И купаю. И ношу на руках.

Они встали из-за стола, она дала надеть на себя пальто. Пока шли к машине, он продолжал говорить. Надо же прийти к общему мнению! Он всерьёз считал, что его мнение и есть общее.

— Я спросил, куда тебя отвезти. Могла сказать — домой. Ты свободная женщина. Свободу я тебе подарил и считал, ничего не изменится, раз ты моя до последней клеточки. Или уже нет?

— Да, Олег, в том-то и дело!

— Ну, веди себя так, чтобы я не замечал разницы! Я собирался оставить тебя дома до утра. И поглядеть, вспомнила ли, чья ты женщина. Не смог, пожалел, ты так плакала. Но однажды, если будешь воевать со мной, оставлю. И могу совсем за тобой не приехать, понимаешь?

Открыл переднюю дверцу:

— Садись. Куда тебя отвезти, ко мне?

— Да, Олег, пожалуйста!

— И ты слушаешься с полуслова. Ты же хочешь нравиться именно мне? Так носи с удовольствием одежду, что я выбираю, и веди себя соответственно. Умные женщины так и поступают.

— Олег…

— Я тебя балую, хочу, чтобы ты радовалась. А ты?! Пойми, ты теперь модель. Тебя будут узнавать на улицах, не как мою Катю, журнал этот в России — у избранных. А как лицо фирмы «Русская игрушка»! Но дома не забывай, чья ты женщина, чтобы мне не приходилось напоминать. Села, видите ли, на заднее сидение! В моей машине, в моём белье, костюме, и вези меня к себе. На заднем сидении!

— Сказал бы — пересядь…

— Да у тебя и мысли такой не должно быть! Скажи спасибо, что не оставил дома на ночь.

— Спасибо…

— Сама могла бы догадаться давным-давно. Между прочим, если бы я тогда не разбился в лепёшку перед Луизой, пистолет выложил на стол! Ты бы сейчас была даже не под Вадимом, Луиза дорожит своей репутацией, держит класс.

Сначала тебя научили бы профессии. И практиковали на охранниках. Потом — аукцион. Перед ним снимают голыми на переодевании скрытой камерой, как я с тобой попробовал. Но мне было не смешно, а мужики хохочут. Качаешь тут права.

Она даже не плакала. То, что он говорил, было чудовищно! Да она должна стоять перед ним на коленях!

— Олег, можно, пожалуйста, я тебя обниму?

— Я за рулём, дома обнимешь. И за малыша ты меня должна благодарить — дважды. Я не отдал тебя Луизиному гинекологу, договорился с Вадимом. Тебе бы там сделали, чтобы не беременела.

Она уткнулась ему в плечо.

— Я же сказал — дома.

Он был обижен до глубины души. Сжёг договор, это был не порыв, не красивый жест, хотя очень дорогой. Он сделал это вполне сознательно.

Хотел, чтобы любимая женщина была с ним не по обязанности, не по принуждению. Ему не нужна была очередная купленная девочка, наложница.

Но ему и в голову не приходило в чём-то уступать! Его женщина, это его женщина. Во всём, раз и навсегда. А она?!

Целую программу выстроила. А должна жить по моей программе! Ни шагу влево или вправо, и всё включено. Да в ней — мой мальчишка, мои гены, какие могут быть права!

Дома только командовал:

— Садись, помогу снять ботинки, они легко расшнуровываются. Раздевайся, я приготовлю ванну.

Он купал её. Обида не прошла ещё, хотя она была послушна, как ребёнок и всё пыталась заглянуть ему в глаза. Обнять не решалась, была какая-то невидимая дистанция. Но когда он говорил, обними — с какой готовностью!

А он думал — бедный лягушонок! Нет, надо было оставить её дома на ночь. Чтоб уж никогда не возникала.

— Закрой глаза, мыло попадёт. Кому сказал!

Она изо всех сил сдерживала слёзы. Он купал её, конечно. Но чего-то не хватало, не было той нежности, от которой замирало сердце, и его руки могли делать с ней всё, что угодно.

Послушно закрыла глаза. Его ладонь прошлась по лицу с мылом, чтоб уж наверняка.

— Встань, повернись. Я держу тебя.

И вдруг рассмеялся! Мыл спинку сверху до низу и смеялся.

Она открыла глаза. Мыло!

— Знаешь, лягушонок, я подумал, ванна — отличная трибуна. Ну, давай, выступай! Устроила первомайскую демонстрацию в защиту женщин. Повернись. Всё же открыла глаза. Сейчас я смою. Даже условные рефлексы не вырабатываются, не слушаешься — больно! Повешу объявление в зоомагазине: — не покупайте лягушат, они обучаются с большим трудом. Лучше щенка. И преданность не сравнить. Ну, — свободу лягушатам! Олег — тиран и мучитель! Давай руку, кулак сожми, теперь вверх — но пасаран! Это есть наш последний! Стой, сполосну тебя. Глаз не открывай, несчастная, угнетённая!

Она вдруг обняла его, пока вытирал.

— Позор! Обнимать мучителей! Опусти руки, заверну тебя в простынку. Нет, в эту, она сухая и тёплая. Сейчас отнесу на диван и буду делать с тобой, что захочу. А ты у меня будешь лежать до утра с закрытыми глазами. Ну, сдаёшься на милость победителя, зелёненький? Молчание — знак согласия. Сейчас, сейчас я покажу тебе Клару Цеткин.

— Будет больно? Ничего, делай всё, что хочешь, я потерплю.

— Какая же ты у меня дурочка! Тебе было больно, когда я целовал тебя в последнюю ночь на Острове? Я тогда напоил тебя, а надо было, чтобы ты просто закрыла глаза. Всё, ты моя и никаких демонстраций?